Анатолий Корчуганов: обо всём…

Даже те, кто не помнит его в лицо, наверняка знают по голосу – на телеканале «Катунь 24» идет его программа «Алтайский край в лицах». Анатолий Корчуганов показывает нам нас. Он выбрал свое место – за кадром, потому что ему не хочется говорить о себе. Он бы говорил и говорил о других. Он вообще такой – стесняется высоких слов, избегает разговоров о высоких материях. Пишет книги и стихи, но не согласен, когда его зовут писателем и поэтом, рисует картины, но скажи «художник» – возразит, и даже когда говоришь «журналист», уточняет – «телевизионщик»…

Родословие

– Я по отцу из старых сибиряков, именовавших себя чалдонами. Первое упоминание нашей фамилии относится к 1694 году. В переписи населения Сросток встречается эта фамилия. Я пытался расшифровать, что она значит, хотелось чего-то необычного, но примирился, что это от слова «корчевать» или от «корчаги» – горшок.

Я рос в то время, когда крестьянская жизнь была более осмысленна. В 4-5 лет ты уже шел с ведром и бросал картошку в лунки. В 7 лет мог уже работать с двуручной пилой, а в 11 лет колол дрова. А о том, что тяпал картошку, говорить нечего… Я крестьянин по рождению и, думаю, по сути своей. И хотя я большую часть жизни прожил в городе, с возрастом это крестьянское начало все больше превалирует…

Рассказ

– В 1976 году я написал свой первый рассказ – «Медали». Рассказ про то, что дед пишет внуку, просит найти ему ленточки, чтобы можно было пойти на 9 Мая. Внук ищет ленточки, покупает деду рубаху, едет к нему, а в живых уже не застает. И внучка несет эти медали на плюшевой подушке на похоронах. Это быль… Мой дед по матери Михаил Яковлевич Беспалов вернулся с войны, у него было четыре медали: «За отвагу», «За боевые заслуги», «За победу над Германией» и «За победу над Японией». А так как я был первым внуком, я этими медалями в 1949, 1950 годах звенел на черной сатиновой рубашке… В конце концов ленточки потерялись, остались только эти «пятаки».

У меня от деда оставалась фотография, и по ней замечательный художник Юрий Иванов написал картину «Дед Беспалов», она сейчас хранится в Шукшинском музее – дед сидит на лавочке и смотрит через пространство и время…

Я же помню ветеранов войны совсем молодыми – им было по тридцать лет. Они страшно не любили тех, кто врал. Да и рассказывали мало. Я помню один-единственный рассказ деда. Он начинал воевать на сорокапятке под Смоленском в 1941 году, потом на пушке калибра 76 мм, а потом на «катюше». И он рассказывал: «Залп, а ракеты улетели не все. Тогда берешь винтовку и ракету в жопку тычешь. А потом факел подносишь – а если полыхнет, и тебя может сжечь». Это были такие детали войны… С рассказом «Медали» я пришел на радио, и Виктор Серебряный, редактор, почему-то меня взял. И я сам этот рассказ читал.

А еще я с юности пописывал стишки. До сих пор рифмую и пишу в столбик. Через поэзию я полюбил слово. А телевидение научило меня говорить простым человеческим языком…

ТВ

– Я не предполагал, что стану телевизионщиком. Я учился в Кемеровском пединституте на историческом факультете, работал лектором общества «Знание» и попал на телевидение довольно поздно – мне было около 40 лет, в 1987 году. Вернее, я попал на работу в ЦНТИ агропрома, а там надо было делать передачи на телевидении, освещать жизнь алтайского села. А я же, еще когда работал лектором, обрастал героями, как собака шерстью!

Помню, как мы снимали овцевода Романа Балюка, Героя Социалистического Труда. Ехали на телеге по селу… Он говорит: «У меня сегодня серьезный день – сегодня забор семени!» В кошаре бродил могучий племенной баран уникальной породы алтайская тонкорунная. Перед ним водили овцу, которая находилась в состоянии охоты, желания. Баран, 140 килограммов, рыл копытом землю… А потом в течение 15 секунд у него забирали семя. И на барана было грустно смотреть – он был по-настоящему, по-человечески печален…

На телевидении я вдруг понял, что ты можешь сделать человека ну если не лучше, чем он есть на самом деле, но как-то так повернуть его, что его все увидят с другой стороны – и соседи, и он сам. Я его не выдумывал, этого человека, я просто поворачивал его нужным ракурсом… Я очень любил своих героев. Они приучили меня к тому, что мир интересен. И они сами были мне страшно интересны. Я мог их слушать часами. Каждый в своей области был настолько велик, настолько значим…

История

– Я историк, и, как у историка, отдельным моим интересом были краеведы. Краевед номер один, которому можно было кланяться в пояс, – Борис Хатмиевич Кадиков. Краевед номер два – Петр Федрович Рыженко из Целинного района. Я первый раз зашел к нему в музей и вижу – стоят скифские котлы, бронзовые! А потом он открыл тряпицу – там стояли папки, 28 тысяч страниц машинописного текста, он написал все это, работая учителем истории в селе Победа. Я впал просто в неистовство! Это были какие-то чудеса… А потом он открыл ящик и говорит: «А вот это я и давать никому не могу». А там – мраморная согдийская головка размером с кулак (Согдиана, Согд – историческая область в Средней Азии, на которой в разные времена существовали государство Ахеменидов, Греко-Бактрийское царство и другие цивилизации. – Прим. «АП»). Копали погреб и на глубине нашли. Видимо, это был курган…

Александр Родионов стоит особняком. На ГТРК в конце 80-х годов снимали фильм о Колывани, надо было начитать текст. Родионов прочитал один раз и, как пишущий человек, стал по ходу вносить изменения в текст. А этого делать нельзя. Текст должен быть чистый как кристалл, его надо так процедить, чтобы он был прозрачный. Второй раз читает – то же. А пленку можно прокрутить в кинопроекторе только три раза, иначе идут царапины. Режиссер Татьяна Горбунова попросила начитать текст меня. Мы с Родионовым выверили текст по слову. И я начитал. Я его практически видел, этот текст. И после этого мы стали с ним общаться. Я смотрел на него с уважением очень большим. Он же был очень артистичен, был настолько живым и при этом очень серьезным человеком, особенно когда его рыжая составляющая сменилась на седую, белую… После его ухода осталась дыра. За последние лет сорок три таких человека ушло – Савельев, Гришаев и Родионов…

Рисование

– Мне было за сорок, и вдруг мне пришлось резко изменить жизнь. Ареал обитания, все…

Я оказался один в крохотной комнате в общежитии. Ночь с 31-го на 1-е, новогодняя. И за фанерной стеной плакала женщина, несколько часов. Я думал, что сойду с ума. И начал рисовать. У меня были пачка листов желтой советской бумаги и фунфурик чернил. А до того я не рисовал. В школе – я застал время, когда в село отправляли по распределению, и к нам в деревню из Ленинграда – из Ленинграда! – приехала учитель рисования Людмила Леонидовна Фадеева после педучилища, ставила нам яблоко, свеколку – я пытался и у меня ничего не получилось... А в ту ночь, часа через три, когда женщина наконец перестала плакать, у меня было полсотни рисунков…

Конец кино

– Мы с Геной Нечаевым, оператором, которому присвоено звание заслуженного работника культуры РФ, «закончили мокрый процесс» – отсняли последнюю кинопленку. После этого было только видео.

Мне выдали последние 1200 метров кинопленки. И мы поехали в Солтонский район. Сняли археологические раскопки в Новотроицком, потом месторождение бурого угля. И поехали в Афонино. До войны там жили мордва-эрзя. Там оставались последние три дома и в одном из них жила моя героиня по фамилии Мерлушкина – героиня в полном смысле. Она говорила: «О, как я косила! Не каждый мужчина за мной мог угнаться. Как мы корчевали тайгу…» Родила девять детей. Рассказывала: «Как почувствую, что рожать, баньку протоплю, соломкой застелю, рожу, послед выйдет, пуповину перережу, грудь дам, а на следующий день в родник окуну. Зимой ли, летом». Я говорю: «А если умрет?» – «Значит, у него здоровья нет». Один из ее сыновей женился, и сноха Мерлушкиной решила ее превзойти, родила 11 детей. И я их всех видел! Веселые, красивые, удивительные лица, еще не изъеденные ни табаком, ни алкоголем… Гена Нечаев снимал божественно. Один из кадров надо было снять – он вошел в речку по грудь и держал камеру – 12 кг! – на вытянутых руках! Гену не надо было упрашивать. Ему говоришь: «Сними детей». И ты после этого должен был уйти. Потому что мастер сам знает, что делать…

Сказать, что технический прогресс убивает творчество и вот, мол, кино одно, а видео уже не то, не могу. Художественное начало в человеке либо есть, либо его нет…

Я помню, как сжигалась кинопленка 60-70-х годов на ГТРК. Похохатывали. Это было никому не нужно. Потом обратились – сохранилось ли что-то? А я, как только появилось видео, стал записывать и складывать в чемодан. Он стоит у меня дома, в нем 240 часов передач на кассетах. Все мы не вечны, тем более снаряды рвутся все ближе – все больше ушедших друзей. И я думаю: может, когда-нибудь кто-то возьмет это видео и посмотрит на Балюка, на Мерлушкину и еще на сотни других людей. Дай бог, чтобы это произошло…

Жизнь

– Для чего человеку жизнь? Чтобы терпеть ее, эту жизнь. Хотя она очень часто не совпадает ни с твоими умениями, ни с твоими желаниями, ни с твоими надеждами…

Александр ВОЛОБУЕВ (фото)