Фрагмент из книги журналиста «АП» Константина Сомова «Год Колчака»

00:00, 24 августа 2012г, Культура 3612


Кузнецк Фото №1

Описываемые ниже события происходят в декабре 1919 года. Крупный партизанский отряд знаменитого Григория Рогова выступает из села Сорокино (ныне город Заринск) на восставший против Колчака Кузнецк (ныне город Новокузнецк Кемеровской области).

«…От Сорокино до Кузнецка роговцам предстояло пройти более двухсот верст, большей частью по безлюдной, насквозь промерзлой, заиндевелой тайге. Особенно доставалось от холода одетым в тонкие шинели недавним дезертирам из колчаковской армии. Двигались в конном строю, на санях и кошевках. Походных кухонь не было, из-за быстрых сборов партизаны не успели запастись как следует продовольствием и фуражом, потому приходилось недоедать и людям, и лошадям. Однако держались партизаны бодро и даже молодцевато – как молодые парни, так и мужики в возрасте. Шутили, рассказывали друг другу разные побасенки, даже пели, бывало. Ехавший большую часть пути верхом Григорий Рогов ничем не отличался от своих бойцов. Черный полушубок, валенки, шапка-ушанка – обычный мужик. Мерз как все, ел то же, что и другие, разве что спал куда меньше многих да думал за всех, как командиру и полагается.

В пути, увеличив отряд едва ли не вдвое, к нему прибилось множество «желающих помочь» восставшему Кузнецку крестьян. В основном хозяйственных мужичков на санях, обычно не имевших оружия, зато обладавших немалым запасом просторных мешков под будущие «трохеи». Мороза они не боялись, поскольку были облачены в пимы, меховые шапки, а поверх полушубков еще и в безразмерные холщовые шабуры. За что их бывалые партизаны насмешливо именовали шабурниками.

На подходе к городу роговцы остановили и, сделав серьезное внушение, отправили обратно большую группу мародеров из окрестных деревень, целый караван саней, предназначенных под погрузку буржуйского добра. Затем Рогов обратился к своим бойцам с короткой речью, предупредив, что за грабеж и насилие виновные будут расстреливаться на месте преступления. Это было передано по цепи до последних рядов, но вразумило, как вскоре выяснилось, далеко не всех…

В Кузнецк Рогов и Новоселов въехали на большой, с высокой спинкой кошеве под бархатным красным знаменем объединенного отряда причумышских партизан. Позади на две версты черная лента всадников, мужицкие сани, кошевки с пулеметами. Встречала их небольшая группа переминавшихся с ноги на ногу, испуганно поглядывающих на партизан горожан пролетарского вида во главе с молодцеватым мужиком в перетянутой ремнем солдатской шинели с револьверной кобурой на боку.

– Военком города Роман Тагаев, – представился он, не особенно решительно подходя к кошеве. – Прибыл сюда с отрядом из Кини, недалеко тут. Вот военком теперь, не думал - не гадал.

– Садись в кошеву, – откинул меховую полость Рогов. – Поедем в ваш ревком, расскажете, как тут и что.

На улицах, разметавшись по снегу окровавленными тряпками, валялись убитые, дважды попадались на глаза трупы зарубленных, видать, из пьяного озорства породистых собак. Тяжелыми, мрачными глыбами нависали дымящиеся оконными провалами соборы, там и тут чернели остовы сгоревших домов.

– Да, мужики, – глядя по сторонам, усмехнулся батька Гришан. – Добрый порядок вы тут навели.

– Сволочи всякой, бандитов в город понаехало, за всеми не уследишь, – начал торопливо оправдываться Тагаев. – Вас ждали, вашей помощи.

– Раз ждали – поможем, – деловито заверил его Иван Новоселов. – Первым делом надо с вашим имущим классом разобраться – купчишками, буржуазией, офицерьем да прочей сволочью.

– Этих мы уже хорошо тут пощипали, – приободрился кузнецкий военком. – Много гадов приголубили…

Григорий перебил его, махнув рукой

- Шут с ними. Скоро он, твой ревком?

– Да, считай, приехали уже, – Роман на ходу ловко выпрыгнул из саней, показал рукой. – Вот в этом здании. Пойдемте за мной.

*   *   *

Рогов посмотрел на напряженные лица собравшихся в большой комнате людей, прошел за пустующий в глубине комнаты стол, уселся в мягкое кресло, откинулся на спинку, бросил на стол шапку, расстегнул полушубок.

– Хорошо, – усмехнулся он. – Вот они чего, Иван, за них так бьются, – повернулся к усаживающемуся рядом на табурет Новоселову. – Любят в таких-то сидеть. Это чье ж такое место?

– Председателя ревкома Иванова, – ответил одинокий голос.

– А сам он где же? – В этот раз ответом Рогову была тишина. – Ну чего непонятного спрашиваю? – нахмурился батька Гришан. – Говорю, где Иванов?

– Он от Новоселова прячется, – пояснил пожилой мужик в железнодорожной шинели. – Боится, что тот будет с него шкуру спускать за то, что он будто купцам потворствует. Не распушил их всех еще.

– Вишь, Иван, какой ты страшный, – опять повернулся Рогов к своему товарищу. – Не успел приехать, а уж от тебя сам председатель ревкома прячется. Ладно, – хлопнул он рукой по столу, – без него обойдемся. Я бы в ваш ревком и вовсе не ходил, не по душе они мне, но коль дело такое... Давай спрашивай кто, коль есть о чем.

– Скажи, Григорий Федорович, – встал со скамейки все тот же железнодорожник, – какая у тебя программа, коль таковая имеется?

– Да самая простая, какая мужику и нужна. Рубить беспощадно врагов всех трудящихся, покуда моей жизни достанет. Боролся с властью и буду бороться, какая она ни будь, все одно простому человеку притеснение. Всякое ярмо для трудящихся, от какого им никакой пользы не было и не будет. Коль засядут везде комиссары, так через пару годов будет то же, что и сто лет назад при царском прижиме было, а может, и хуже. Сейчас у нас с ними враг один – Колчак, и потому по указанию из штаба 5-й Красной армии идем мы резать ему пути отхода, добивать гадину по всем правилам военной науки. Вот такая на сегодня программа. А дальше поглядим, как сложится. Коль кто к нашей воле, кровью завоеванной, руки протянет – без них останется…

Все? – поднялся за столом Рогов. – Нету больше вопросов? Тогда я спрошу. Ну-ка, Тагаев, говори, кто в городе бандитничает?

– Уголовники, каких солдаты из тюрьмы выпустили, – принялся торопливо докладывать военком. – Да с деревень всякой шкуры понаехало. Набрали оружия в казармах, и не подступишься к ним враз.

– Партизаны другие есть в городе? Безобразят?

– Толмачевцы были, как раз перед вашим приходом ушли, будто напугались чего. Черкасова отряд из Тогула, другие еще, но тех немного. Есть и безобразят. Как вам подойти, много таковских из города убралось.

– Вооруженная сила у ревкома имеется? – О чем спрашивать, судя по всему, Рогов подумал заранее и теперь времени на обдумывание вопросов не тратил. Задавал их быстро и напористо.

– Есть, но немного народу. Самим с безобразиями никак не управиться, сомнут.

– Так, – хлопнул ладонью по столу Григорий Федорович. – Всю эту шушеру будем разоружать, и ваших бойцов тоже. На кой вам винтовки, коль народ защитить не можете?! Насильникам, убийцам, мародерам – расстрел на месте.

Роман Тагаев поднял было голову, собираясь что-то сказать, но, столкнувшись с тяжелым взглядом батьки Гришана, промолчал.

– Реквизиции у имущих классов допускаю, но без убийств чтоб и насильничанья и чтоб никого из простого народа, что своим трудом кормится, не задеть. За это сразу пуля. Офицерье, милиционеров, купчишек, что за счет мужика жировали, попов и прочую шваль колчаковскую судить будем.

– И безотлагательно, – махнул кулаком Новоселов, – хватит им землю топтать.

– Чего еще? – провел взглядом по лицам ревкомовцев Рогов. – Говори, раз уж собрались.

– Склады винные босота всякая громит, – вновь поднялся со своего места железнодорожник, расправил пальцем черные с проседью усы. – Нальют себя спиртом – и в город – людей бить да грабить. Пугнуть бы их. Свобода – она, конечно, свобода, только так-то ни к чему.

– Пугнем, – пообещал батька Гришан. – Так пугнем, что вместо спирта полные портки дерьма оттуда унесут, кто живой останется. Что еще?

В комнате повисла тишина.

– Значит, поговорили. – Рогов взял со стола шапку, устало вздохнув, надел ее на голову. – Пошли, отдохнуть надо малость. И за дело, время не терпит.

– Давай дом на постой, какой побогаче да побольше, – встал вслед за ним из-за стола Иван Новоселов. – Не все еще такие-то спалили?

*   *   *

Первыми в большой, украшенный филигранной резьбой дом кузнецкого купца Акулова заводили тех, кто «до вчера» был в карателях, участвовал в походах на мятежные села. Совсем молодые и немногим постарше мужчины, одни еще в зеленых, похожих больше на пальто английских шинелях со следами недавно споротых погон, другие уже в гражданской одежде, зачастую убогой, дабы больше походить на исконных пролетариев. На единственный вопрос: «Был в карателях?» – те, кто покрепче, коротко отвечали: «Был» – и, выслушав такой же короткий приговор: «Смарать!», шли на подгибающихся ногах к двери. Другие, обычно помоложе, отвечали более пространно: «Да я там… Случайно вышло… Считай, и не трогал никого… Заставили», но и тут решение суда было неизменным – в расход. Некоторых, что начинали сопротивляться либо падали на колени, вымаливая прощение, вытаскивали во двор под руки и тут же, у крыльца, рубили шашками или кололи штыками, по давней привычке берегли патроны.

– Кол им в душу! – довольно шумела толпа. – Кончились господа.

– Лучше б без этого, – слышалось изредка. – Вместе с родней ихней дальше-то жить, как оно выйдет-то…

– И тех кончим! – кричали в ответ с укрепленным сивухой революционным энтузиазмом настоящие борцы за народное счастье. – Долго ли дело!

Последним из карателей завели в комнату мужчину средних лет без шапки, с заметной сединой в черном проборе прически. Правый рукав его шинели был почти оторван и болтался на нитках, из разбитой губы сочилась кровь – досталось еще во дворе, но смотрел он на своих судей спокойно, а потом внезапно для привычных ко многому партизан усмехнулся.

– Чего лыбишься, сволочь?! – вскинулся со своего места Ермак. – А? Я тебя, контра, здесь прямо кончу, до двора не дойдешь.

Он потянул из кобуры револьвер, но, заметив брошенный на него быстрый взгляд батьки Гришана, остановился.

– Погоди, Ермолай, – попросил его Рогов и перевел взгляд на офицера. – Что скажешь-то, ваше благородие? Может, тоже случайно ты тут и греха на тебе никакого нет, не губил душ безвинных?

– Недолго вам, господа хорошие, осталось, – медленно и раздельно сказал седой. – Большевикам вашим, коль их власть крепко установится, бандиты тоже не нужны станут. Они никакой власти не нужны. Так что радуйтесь пока, скоро встретимся, – он прямо взглянул в глаза Рогову и вновь усмехнулся: – В аду.

– Шагай, паскуда, – толкнул его к выходу партизан в расстегнутом полушубке. – Там тебя уж дожидаются.

За карателями пришла очередь кузнецких купцов, на которых у местного крестьянства обид накопилось немало. Вышедший из дома во двор Иван Новоселов распорядился вынести палачам-партизанам по стакану водки для бодрости, работа как-никак была тяжелая, и смертельный конвейер заработал вновь.

– Всех смарать, гадючье племя! – горячо настаивал Новоселов. – Весь народ обмишурили, ограбили, на мужицком горбу хоромы понастроили, вон глянь, чего у них тут, – обвел он рукой убранство залы купца Акулова. – Всех в расход! Без них проживем куда как лучше.

– Без торговли вовсе жить думаешь? – вяло поинтересовался у него Рогов. Он сидел за столом полузакрыв глаза и, казалось, все больше и больше становился равнодушным к происходящему, слушал и не слышал, смотрел и не видел. – Анархисты ведь не против торговли, только тем, что своими руками сделано.

– Я никого не обмишуривал и не грабил, – выступил вперед из сгрудившейся посреди комнаты купеческой кучки молодой пухлощекий человек в хорошем пальто и заношенных крестьянских пимах. – Я по наследству свое получил. В чем же моя вина?

– По наследству? – рявкнул на него Новоселов. – А предки твои как разбогатели? По пять раз в день за стол садились, сволота, а у мужика краюшки не было. Молчи, выблядок!

– Все, хватит, – махнул рукой батька Гришан. – Так долго не управимся. Давай их всех во двор, народ их знает, пусть сам и решит, кого в какую сторону.

Уцелеть из купцов довелось немногим. Вслед за ними казнили двух священников, благословлявших колчаковские команды в походы на мужиков.

– А этого попишку куда? – Молодой роговец в папахе набекрень вытолкнул в круг пожилого седобородого священника, похоже, успевшего попрощаться со своей земной жизнью и теперь бестрепетно ожидающего, пока она оборвется совсем.

– Отца Николая не трожь! – выступил вперед высокий человек в рабочей тужурке. – Он к господам в лизоблюды не лез. Наш поп, пролетарский.

В поддержку рабочего разом заговорили несколько человек:

– Наш поп, нечего его трогать.

– Иди с Богом, отец Николай, на тебя вины не кладем.

– Пусти его, парень, говорят тебе.

– Да пусть идет, – зевнул роговец. – Мне-то чего, ваш поп, не мой.

После отца Николая вытолкнули в круг красавицу Шуру Вагину.

– Потаскушка офицерская, – завизжал в толпе женский голос. – Смарать сучку!

– Смарать! – поддержали его еще с десяток в большинстве своем бабьих голосов, в спину Александре ударила пустая самогонная бутылка. Выскочившая из толпы маленькая, но очень быстрая старушка сорвала с головы девушки платок, рассыпались по тулупчику густые, черные как смоль длинные волосы.

– Партизаны ее хахаля убили, так она с другими, подстилка… Смерть ей! – потрясая зажатым в сухой руке платком, закричала старушка. – Смерть!

– Погоди, бабушка, чего ж такую красоту без пользы губить, – загоготали в десяток голосов охмелевшие от крови и самосидки роговцы. – Тут спешить не надо, надо все прощупать как следует. Давай ее к батьке, пусть он решит.

– Ну что, барышня, говорят, ты с контрой лютой любовь крутила, людей под кадетскую пулю подводила. Так оно? – Положив на стол папаху, Новоселов вынул из кармана заношенный носовой платок, вытер вспотевший лоб. – Чего молчишь?

– Чего в оправдание свое сказать-то можешь? – поднял глаза на девушку словно очнувшийся от глубокого сна Рогов.

Шура посмотрела равнодушно на партизанских командиров, зябко обняла руками округлые плечи, опустила глаза в пол.

– Да нечего ей говорить. – Новоселов высморкался в платок, сунул его обратно в карман. – Смарать сучку колчаковскую, с ней дело ясное.

– Хороша больно, – сказал стоявший в углу молодой черноусый партизан в перетянутой ремнем ловко подогнанной шинели.

– Все одно – вражина, – мазнул по нему недовольным взглядом Иван. – Смарать, говорю.

– Выводи, – согласно кивнул головой Рогов, – красота, да не наша. Смарать.

Вслед за медленно передвигающей ноги девушкой решительно шагнул черноусый:

– Погоди, – остановил он у крыльца уже примерившегося рубануть саблей по белой женской шее, разминающего усталую руку палача-добровольца. – Жаль такую красоту портить.

Взяв Шуру за плечо, он повернул ее лицом к себе и, болезненно сморщившись, дважды выстрелил ей в высокую грудь из нагана.

Девушка охнула и мягко опустилась на снег, покрыв его, словно черной шалью, рассыпавшимися волосами.

Сгустившуюся было тишину разорвали звуки заигравшей неподалеку от акуловского двора гармошки. Там шла гульба.

– Захотелось Колчаку

Взять Москву-столицу,

А пришлось бежать ему

Снова за границу,

– залихватски затянул женский голос, ему ответил мужской:

– Глупы девки все подряд,

Жить вы не умеете.

Приходите к нам в отряд,

Вы не пожалеете.

 

– Ой, залетушка ты мой,

Ты меня не лапай,

– запели тут же сразу несколько высоких и пьяных бабьих голосов.

- Пусть обнимется со мной

Оська косолапый.

В разноцветье бабьих платков в сшитых из ризы штанах неуклюже притопывал-приплясывал в кругу тот самый Оська. Выкатив от усердия и полноты чувств глаза, радостно гыкал, вертел над головой порыжелую от спекшейся на ней крови трофейную полицейскую шашку.

*   *   *

Всего народным судом, а точнее, толпой жадных до кровавых зрелищ зевак были тогда обречены на смерть 68 человек. Последними роговцы казнили купца Акулова и его жену.

(Книга «Год Колчака» находится в печати и выйдет в свет в сентябре.) С её электронной версией можно познакомиться на сайте «АП» в разделе «Книжная полка»).

 
Фоторепортаж
Блоги