Неизвестные письма Гуркина

Многие десятилетия хранили потомки великого художника бесценные документы. «АП» первой удостоилась чести познакомить читателей с его письмами.

Потомки Гуркина, сберегая память рода, рисковали жизнью. Хотя они и сменили фамилию Штерн, слишком тесно связанную с фамилией Гуркина, на другую. Но найди эти письма лихой человек в иные времена, финал был бы предсказуем.

Праправнучка Григория Гуркина узнала правду о своих корнях в 18 лет – и вернула себе фамилию Штерн. В дни празднования 150-летия со дня рождения знаменитого художника воронежский журналист Кристина Штерн побывала с отцом на родине предков, на Алтае. И эта поездка изменила многое в ее судьбе, в ней самой. Сохранение памяти о прапрадеде стало делом ее жизни. Недавно она побывала у своего дяди Виктора Михайлова и познакомилась с документами из семейного архива. Мы расскажем вам сегодня лишь об одной драгоценной его части – письмах Гуркина, которые он писал дочери Ангелине, ее мужу Павлу и внукам Мише и Тане – сначала в Кабардино-Балкарию, потом в Московскую область.

Самое раннее письмо

Письма написаны очень грамотно, единичные ошибки – это, скорее всего, описки. А ведь завершил Гуркин свое образование в 13 лет. Значит, хорошую базу закладывали в Улалинской миссионерской школе. И пополнял ее художник всю жизнь путем самообразования.

Вот только со знаками препинания у нашего героя сложились своеобразные отношения. Про Гуркина можно сказать словами Окуджавы – «как он дышит, так и пишет». И точки-запятые ставит в местах логического ударения, паузы в речи. Письма его изобилуют тире, многоточиями, восклицательными знаками – все это сохранено.

Писем много, и они немалого размера. Мы предлагаем вашему вниманию отдельные, знаковые фрагменты посланий Гуркина.

...Самому раннему письму почти 100 лет. В финале читаем: «Онос. 1928 г. 19го января». И рядом содержится приписка: «Еще: «Это письмо документ (слово подчеркнуто красным) нашего согласия с вами».

Что же это за письмо-документ? Заинтригованы? Прямо о сути Гуркин не говорит, потому что она известна и ему, и адресату. Мы же легко догадываемся после прочтения послания: семья художника получила от Ангелины известие о ее замужестве. Вот как эмоционально описывает свое впечатление Григорий Иванович:

«Как будто гора «Ит-кая» обрушилась. Обрушилась – неожиданно. И мы растерялись. Не то опасность, не то радость. Из неведома-далекаго и близкаго – захватило заполонило все мысли – и все кругом спуталось!.. Мать, конечно, как мать, да еще при том – больная, та, так и совсем – ослабла -, испугалась, и не говорит. Не говорит и Васютка. Но я их без слов понял. Они – молчат и за вас, за ваше счастье…

Я иначе. Пережив за себя и за детей все трудности. В условиях нынешней жизни. борясь за красивое-стройное. Как раньше так и теперь детям желаю, или чтоб они учились были «независимы» или еслив учится нельзя, то жили дома и вместе-дружно-весело строили свою жизнь. Ведь я знаю. Что они у меня любят – труд и хозяйство. И конечно – чтоб были здоровы, а главное счастливы.

Я радость иначе и не понимаю, как в стройном согласии и дружной работе. Ведь и вся то моя жизнь. Есть – радость семьи, радость детей. Если они «люди» – радостны и довольны своей жизнью – то это и моя радость-счастье! Ведь «Алтай» – есть сияющее солнце! А мои дети цветы – алтайских долин и солнца!»

Письма 1931–1936 годов

Декабрь 1931 г. Это письмо отличается от всех прочих своим настроением. В 1931–1932 годах Гуркин жил в Ойрот-туре, работал в художественной школе, открывшейся по его и Николая Чевалкова инициативе. Трудно приходилось Гале (так звали в семье Ангелину) с двумя детьми в Аносе – «среди великолепной природы, но темных, забитых и неразвитых людей». Больная мать не могла ей помочь:

«Сама жизнь – жестока и полуголодна! Люди сбились с дороги, толкутся беспорядочно. борьба за жизнь за хлеб, за свое существование делает их полуживотными – и они лгут – правды нет. Нет и веры в хорошее – доброе – стройное – счастливое – радостное. Такое время переживаем мы. И не только в Ойротии но я думаю везде».

Далее Гуркин пишет о необходимости жертвовать всем во имя счастья всех, «мирной жизни Советов нашей страны». И следом: «А здесь в Улале жизнь не лучше. Бывает что нет дров, нет хлеба, и других продуктов. И все нужно бегать, стоять ждать очереди. Так и проходит день».

Вероятно, зять Гуркина Павел тоже был в это время в Ойрот-туре. О том, как относился к нему художник, говорят эти строки: «Хороший он человек, трезвый, здравомыслящий и заботящийся о своей семье. и таких людей редко сейчас можно встретить. разве из тысячи один».

Июль 1935 г. «Алтай – 1935 г. Июля 19го, 20, 25го. Онос» – сделана надпись вверху первой страницы письма. В этом большом письме Гуркин подробно цитирует письмо сына Васи. Горд за то, что тот ударно трудится на Дальнем Востоке. «Я живу один», – пишет Гуркин, но покинуть Анос не может. Особо ценно для нас то, как он объясняет причину: «Здесь я в центре Алтая и связан с ним всеми моими переживаниями и воспоминанием». Вероятно, сразу после письма дочери и зятю художник пишет совершенно изумительное сочинение-сказку для внуков.

27 июля 1935 г. Письма, которые Гуркин пишет внукам, прелестны. Он всегда сопровождает их рисунками. На четырех страницах этого послания целая сказка. На первой нарисован дом в Аносе и «именные» ульи – «Таня» и «Миша эрдине» («сокровенный» – алт.). Григорий Иванович давал ульям имена своих детей, внуков. Был улей с именем гостя, французского писателя.

Вот так начинается сказка-мечта дедушки: «О еслиб были у дедушки Чороса стальные крылья, или, машина-авто… А быть может сам Миша-Эрдениша, скоро вырастет большой, возьмет у Сталина машину и набрав яблочков корзину сядет на айроплане, захватит Таню взовьется выше облаков и помчится на Алтай?! И вот они летят! Летят!»

Гуркин рисует своих внуков в «айроплане», описывает подробно маршрут полета, города, мелькающие под крылом. Наконец внуки подлетают к Аносу:

«И Таня говорит «Спускайся – Миша – здесь у дедушки в ограду!» Но дедушка в испуге, чтоб не сломался айроплан – бежит – кричит. «Арык! Арык!» – запнулся и вверх ногами «брык»! А Таня-Миша уж спустились бегут, и дедушку целуют»…

На четвертой странице письма хоть и обращается дедушка к внукам, но предназначается она, полагаю,  для дочери с зятем. Гуркин рассказывает, как рисовал картину для товарища Молотова, как приехал за ней товарищ Зайцев и вручил дедушке Чоросу… «копию с постановления Облисполкома, где говорится: Слушали: О премировании Гуркина Г.И., за его художественное выполнение картин. Постановили: За высокохудожественное выполнение Г.И. Гуркиным картин «Весна на Катуни» «Белуха» и др. произведения премировать его лошадью с полной упряжью…При чем т. Зайцев, заявил дедушке, что ОблИсполком утвердил смету в 11000 руб (одиннадцать) на капитальный ремонт его мастрской в Аносе и что с этим поручено торопиться, чтобы нынешней осенью закончить ремонт».

5 августа 1935 г. Галя написала письмо брату Гене, просила взаймы денег. Гена был в отъезде, и отец… прочитал. И винится в этом поступке:

«Я его случайно, чтото «почувствовал» – и распечатал. И думаю что большого зла я не зделал? Из него я узнал что – Гале нужны – сто, или 50р. денег. А – я их имею – мне их не нужно и я посылаю их тебе. Я знаю одно что деньги «нужны на дело». (а дело наше общее – родное) значит и мое дело!..»

«Васе я написал два письма – послал две посылки: табак, сало свиное, яблоки, и проч. Послал денег 100 р. Ведь он там один и никто ему не пишет. И он скучает об Алтае. И мне его жалко. И я болею за него…»

3 октября 1935 г. Письмо это немалого размера – четыре страницы мелким почерком. Написал в нем Гуркин о многом. Опустив информацию о хозяйстве и пасеке, выделим одну тему. О жизни и искусстве: «Я не изменился во взглядах на жизнь, на природу, искусство… – Наоборот только теперь при советской власти, мне хочется жить весело-радостно, и безболезненно, продолжать свой труд!.. И я живу этим! Все трудности-невзгоды в жизни пройдены! И я не обижался на эти трудности, не падал духом. Я верил, что в ненастье-непогоду – над нами светит солнце и я не унывал – носил это солнце в душе с собой и мне было весело. И я верил, что эти живые лучи – будут греть и освещать радостный путь не один – мой личный – а многих! И вот я живу в этом свете. Я люблю его – это моя жизнь-радость, радость миллионов трудящихся советской страны – нашего пролетарского государства».

30 марта 1936 г. «И вот дедушка милому Мише и Тане шлет радостный привет! Да такой привет, не простой, а солнечный и радостный, как весна-красна!... Чтоб Миша стал большой да сильный да так хватил «буржуя» по-богатырски крепко, чтоб «буржуй» чтоб он чихал, пищал да и ноги протянул! Вот как!! И не мешал бы он «буржуй вредный» ребяткам и деткам нашего Советского Союза, трудится, учится и строить укреплять социализм – своего родного пролетарского государства.!.

Вот о чем мечтает, думает и пишет дедушка Мише и Тане чтобы злой «буржуй» не лез со своим свинным рылом, в наш – советский огород».

30 декабря 1936 г. «Сердце, великого Сталина, пронизано горячей большевистской заботой и любовью о человеке, о миллионах граждан, многонациональных советских социалистических республик, нашей дорогой любимой родины!... Поздравляю вас с новой сталинской конституцией! И с новым советским социалистическим 1937м годом!»

Из писем с неустановленной датой

«…И если, я главные силы и труд, больше всего посвятил живописи – любимому своему делу и за это, быть может перетерпел многое – в жизни иногда пренебрегая требованиями людскими в жизни, так это не напрасно. И если меня прокурор на краевом суде в Новосибирске укорил, что я не сознаюсь (в несуществующих моих ошибках – и преступлениях – пред советской властью, сгруппированных, посредством низких кляуз и лживых доносов) говоря: что «Гуркин это кремень». Так я этим отчасти горжусь: нужно же быть крепким, справедливым и стойким; а не безвольным-слабым-колеблющимся... И если есть ошибки в моей жизни, так ведь за них отвечаю я. А никто другой. И если моя жизнь – прошла, главным образом, в борьбе за искусство, за право – быть в этом искусстве свободным. И если теперь я своим упорством, отчасти, добился, что мой труд ценят, и сознают, что искусство, как культурный – полезный труд – необходим массам! То я доволен. Мой труд не пропал даром. И после каждого труда, если он не вреден, приятно отдохнуть. Так мыслю, так живу, работаю – отдыхаю. И радуюсь.

В Онос, ведь не люди меня привлекают, не окружающие, а природа. Здесь – Алтай. Отсюда, смотря на Катунь на Ит-каю и др. горы можно изучать и чувствовать весь Алтай. А при моей скромности и не требовательности к роскоши жизни Онос меня удовлетворяет. Вокруг меня летают пчелки. Цветут цветы, пучки, растут кедры пихты. А горы в разное время – дня и года – одеются и освещаются во всевозможные чудны цвета, Шумит Катунь – сердце и пульс Алтая! Природа вечно – живая, вечно цветущая – полна жизни!.. Конечно, многие не ценят Онос. Что здесь особенного Горы – Ит-кая, Катунь, маральники! Манисы? Бетушевы, Суурчаковы? И проч… А посмотрите в Онос едут из Новосибирска, Москвы, Ленинграда и д. городов – отдыхающие, туристы, художники, писатели. Сейчас в дальней комнате нашего дома живут три художника из Москвы, Ленинграда. Митяй Кузнецов живет в Аскате – Тютиков,  ходил на штурм-Белухи и тоже будет в Оносе…»

*** «Сейчас утро. Солнце яркое – золотистое – и золотистое по весеннему, тепло-радостно, – всходит из за гор – долины р.Куюма. Золотом, – теплом, осветило все горы наши: Ит-каю и другия, наш дом и садик. Вот лучи его сквозь окна играют теплыми узорами на шкафу, на столе. На посуде. И сулят они эти утренние лучи, золотого солнышка, ясный-теплый-тихий, весенний день!..»

«Пишу вам, и радуюсь за вас, за ваше здоровье, за благополучие, за рост Миши и Тани, за их развитие и успехи в жизни, за их весенней-золотой и радостной, как это весеннее ясное-теплое, утро! – детство! И я шлю вам свой привет, такой-же, как солнце, как радостная, теплая с цветами и солнцем – весна! И я кричу «да здравствует семья Штернов – в Дрезне! – Да здравствует Миша – Таня, Павлик и Галя! С их мыслями и думками, поехать на юг, под жаркое солнце! Примите привет от дедушки Чороса из Оноса, вместе с теплом и лучами весенняго, Куюмскаго, солнца!..»

«Вот мы уже напились чаю. Каспинский В. Пошел в Еликмонар. Ему с картинами нужно ехать в Новосибирск на 3ю Зап-Сиб. Выставку-картин… Для выставки мною написаны: «Хан-Алтай», «Охотники алтайцы», Оз. Каракол и «Белуха с Яламанского перевала», река Ул».

Все говорят и в Новосибирске и др – местах-городах что Гуркин не пишет картин, и купили бы, да нет их!.. Ну думаю, вот и пускай покупают, если есть потребность – жить богато – весело, культурно! А что касается – нас художников Оноса, то мы, если поправимся с делами, то сумеем написать не мало, а много хороших, больших – картин из природы – голубого, дымчатаго золотого Хан-Алтая! Это навернека!!! И если я прохворал, пропустил два-три месяца и не так подготовился к выставке, то это не беда. Только было бы здоровье у меня и особенно у детей. То работа, и картины будут!.. Да здравствует – Алтай, труд, колхозы, стахановцы, и искусство – живопись!»

*** 18 апреля. Сообщает, что посылает для детей 50 рублей: «Пусть мама и папа купят им, то что более необходимо нужно. Если нужно, то и шоколад…

Дедушка частенько вспоминает Мишу и Таню, когда работает в садике. Смотрит пчелок, или проходит через Мишин мостик. А живота у дедушки: Бурка, 10-кур, теленок, красная телочка «Дуся» и кошка. Когда сижу за столом пью чай или обедаю, телочка Дуся, подходит ко мне и мычит – просит. И я ей даю кусочек хлеба, вареную картошку, и она все кушает!»

*** «…Я живу вами. Моя жизнь в вас. Ваши – горе, радость, болезни, неудачи, достижения, все ваши переживания, отражаются во мне, я живой, я их переживаю. А потому ваша радость – моя радость. Ваше горе – и мое горе. Нрзб где бы вы не жили, как бы вы не относились ко мне, вы не можете отнять у меня этого чувства. И я им дорожу».

Финал

17 апреля 1937 г. Письмо внукам. В нем Гуркин интересуется подробностями возможной его поездки на Кавказ: «Я живу ничего, как будто хорошо все пишу картины – готовлюсь к 15летию Ойротии. Здоровье пока хорошее, но особенно страдая от ревматизма. Лечусь – баней. Целую крепко – Мишу, Таню, вас. Ваш дедушка Чорос».

19 апреля 1937 г. «…С особенной лаской, нежностью, и любовью целую дорогих Мишу-Таню, и Вас.

Сам, я пока здоров и благополучен. Все чувства, которые дают радость и счастье человеку, живут во мне всегда, где бы я не был и чтобы не делал. Искусство украшает мою жизнь и старость – для меня не уныние и бремя – а золотая солнечная осень, сияющая лучами тепла, гармонией красок ароматом вечно-живой, алтайской родной природы!

Все это дает мне бодрость, энергию чувствовать, видеть – жить. Я работаю, исполняю частные заказы, готовлю эскизы, картины к празднованию 15летия Ойротии. Пишу из новага, колхо(з)наго быта молотьба трактором урожая в колхозе (нашем) имени Кирова. Ударников животноводов, пастухов, доярок, вязальщиц, и проч…

Из многокрасочной, яркой Алтайской природы, одухотворенной – насыщенной языческим мировоззрением, в продолжении многих веков, – ойротами опоэтизированных их народным творчеством, легендами, сказками, духами гор, озер, водопадов, все это вместе, дает мне богатый, красочный материал. Богатый, живой, неисчерпаемый!.. работать есть над чем! Еще и еще вам мой алтайский родной привет! Привет и поцелуй всем вам! Миша, Таня, Галя, Павлик! Будьте здоровы. Пишите!»

31 мая была выдана санкция на арест Г.И. Гуркина. Расстреляли его 11 октября 1937-го. Место захоронения не установлено.