Владимир Дубровский: «Мои поиски героев – это попытка понять, кто я на самом деле»

В рамках молодежного управленческого форума «Алтай. Точки Роста» мы взяли интервью у новосибирского фотографа-документалиста, работавшего на форуме в качестве эксперта, Владимира Дубровского. Удивительный человек, чьи фотографии с портретами кочевников, шаманов, просто случайных людей облетели весь мир. Крайне противоречивая натура, ему приписывают разные качества: одни говорят, что он свободный художник, другие – любимец власти, третьи просто завидуют, но все сходятся в одном – у Дубровского неоспоримый уникальный талант фотографа-документалиста.

– Владимир, расскажите, что привело вас на АТР?

– В последнее время часто работаю в жюри каких-то фотоконкурсов. Мне интересна работа с молодежью, она по-хорошему непуганая, не понимает слово «нельзя». Мы, наше поколение фотографов, сами когда-то начинали так же, запреты нас раздражали, доводили до ярости.

Практически все ребята, с которыми я работал на АТР, интересные. Пытаюсь до них донести, что фотограф – это такое состояние особое, ты не должен стесняться и в то же время должен быть невидимым.

При этом люди не должны воспринимать тебя как раздражающий фактор или начинать позировать на камеру. Многие недостатки в работах молодежи – от отсутствия технической базы, кто этим владеет, сразу видно. Моя задача как эксперта – не отбить желание снимать.

– Как вы поняли, что фотография – дело вашей жизни?

– Мы все сначала не знаем, выбираем – свое или нет. Иногда люди разочаровываются в выбранной профессии, мне повезло: я через четыре года сбежал с работы, по профессии я инженер. Понял, что вычислительная техника не мое. Фотография всегда была фоном, я поставил себе цель – если за год смогу выйти на какой-то достойный уровень, то останусь в профессии фотографа.

Серьезного образования по фотографии как сейчас, так и в то время не было. Учился по книжкам, а видеть, что снимаешь, этому не научишь – это от Бога.

– У вас непростая биография, как только добивались где-то успеха, тут же меняли работу. Какой кусок жизни вы считаете временем нарабатывания опыта в фотографии?

– Мне нравится советский период, когда я работал фотокором в журнале «Искусство советского Узбекистана». Редакция еще издавала общественно-политические журналы. Выпускала также два плаката в год. Жизнь плакатов была смешной, их продавали в местах общественного пользования, печатали с корявым дизайном, все это напоминало доморощенную газету. Основным же была съемка портретов. Меня быстро заметили, я стал сотрудничать с центральными изданиями, их было очень много. Собкоры «Совкультуры», «Известий», «Правды» хотели работать со мной. В 1989 году я понял, что фальшивая идеологическая маска стала меня раздражать, я немножко вырос, принял решение не работать на идеологическую машину, а снимать для себя. Это оказалось непросто, нужно было зарабатывать, обеспечивать семью. Я выдержал, до развала страны прожил в таком качестве, развал меня просто окрылил в том смысле, что фотографические критерии размылись и на нас обрушилась информация с Запада. Нас стали отбирать иностранные бильд-редакторы, приехало большое количество иностранных журналистов. Я со своими темами (уже был отснят «Арал») оказался очень востребованным. Много публикаций, много поездок, где я работал координатором, организовывал фото- и телесъемки. Японец, который в космос летал, приезжал, хотел на Арале побывать. Немцы тогда сделали фильмы про Арал с моими фото. Также помогал японцу снимать путешествие в России с казаками. Это история возрожденного казачества в России. В 1991 году я осел в Сибири, эйфория со стороны иностранцев к нам и у нас по отношению к ним прошла. Мы опять стали плохими для иностранных держав, при этом фотографов использовали втемную. Мне это не понравилось, я решил делать что-то свое. 1990 годы, газет много, а денег нет. Оказался востребованным в качестве бильд-редактора большого издательского дома, где выходило два журнала – «Горожанка» и «Эгоист». Мне поставили задачу организовать фотослужбу. Это был потрясающе интересный эксперимент: у меня в распоряжении пять фотографов и я сам еще снимал. Была студия, в которой организовывал съемки, договаривался с бутиками, снимали моделей. В городе тогда такого не было, непаханое поле. Но глянец – ниша довольно узкая, мне запрещали заниматься чем-то еще. В 1998 году страну залихорадило, рубль полетел в тартарары, я написал внутри структуры «Фотоленд» проект по созданию городского фотоагентства. Этого могло бы не быть, назревал кризис, но мне повезло, оказали доверие. Руководитель принимает мой план, в проект вложили около 100 тысяч долларов. Я не мог просчитать экономический проект, просто знал, что проект выстрелит, но когда, не знаю.

Руководитель компании купил студию, взял меня на работу без зарплаты, мы начали работать в статусе городского фотоагентства. Лет пять я прожил в таком формате, а потом, когда мы сделали первую книжку по заказу администрации Новосибирской области, среди чиновников попался очень творческий человек. В основном же чиновники представляют мир через кривое зеркало, ничего не понимая в фотографии, начинают придираться. Им нужен глянец: все в галстуках, умытые и причесанные. Но доярка не может корову доить и не испачкаться. И вдруг среди них человек, который выбивается из стандарта, когда-то он поступал на актерский факультет. Он дает мне карт-бланш, и мы делаем что хотим. В течение двух лет объехали всю область, нужно было выпустить в ходе предвыборной борьбы книгу: мэр баллотировался на губернатора. Когда книга вышла, охнули профессионалы, спрашивали,  как мне удалось добиться разрешения у чиновников публиковать фотографии, которые я хотел. В статусе фотоагентства мы просуществовали 10 лет, оно живет до сих пор. Потом фирма ушла в сторону оперативной полиграфии. Мне уже это не интересно, с таким камнем можно было только топиться. Сейчас я свободный человек.

– Какова основная тема в вашей фотографии?

– Мне всегда интересен человек. В течение моей творческой деятельности состоялась серия потрясающих встреч, везло, и каждая была закономерностью. Герой становился другом и помощником. Я снял проект о Семипалатинском полигоне, у меня герой – безрукий мальчик, родившийся с горбом, жертва полигона. Мы до сих пор с ним общаемся, хотя ему скоро пятьдесят. Жили в этот момент у одного дядьки целую неделю, надо уезжать, помню это утро, жуткий дождь, мы выходим на крыльцо, прощаемся. Казак весом 160 кг, легенда степи, стоит и ревет. Я спрашиваю: «Джархан, что такое?» Он уткнулся мне в плечо и говорит: «Вовка, я больше никогда тебя не увижу». И это был первый звоночек, после которого я поменял стиль работы, стал приезжать к своим героям. Снимал шаманов в Хакасии в течение четырех лет. Был проект Сургутского музея, мы в течение 10 дней ехали по Оби, это была интересная работа. Плавно я пришел к своей главной теме – пастухи, не важно, кочевники или оседлые. Околобиблейская тема, которую я назвал «В ожидании Рождества». Мне сложно на эту тему говорить, чтобы во всей полноте выразить свое отношение к ней. Это не имеет отношения к религии. Я снимаю мусульман, буддистов, шаманов вне этого. Как будто бы перемещаюсь в то время, когда должен родиться Христос. Невозможно лукавить с природой, гадить там, где ты пьешь, ешь. Невозможно подличать, они не святые, мои герои, просто естественные. Там, где они, нет элементов глобализации. Работая с фотографом-японцем, услышал от него такую историю. Он из известной семьи, самурайской. Его папа был дипломатом, и сын им должен был стать, если бы не увлекся в свое время фотоделом. Помогал Картье-Брессону организовывать съемки книги о Токио, и тот подсадил его на фотографию. Он ушел репортером в агентство «Пиай», которое снимало войну во Вьетнаме. Так вот японский фотограф сказал: «У меня в доме свиток, он переходит от отца к сыну, и каждый, передавая этот свиток, что-то добавляет в него от себя. Моему свитку 1000 лет, есть записи, которые я прочесть не могу». И тут я – дальше деда никого не знаю, мои поиски героев – это попытка обрести корни, понять, кто я на самом деле. Генетика такая штука, никогда не знаешь, какое поколение в тебе возродится.

– Какие советы вы бы дали начинающим фотографам?

– Быть самим собой. Все, что касается техники, тоже необходимо, человек должен владеть ремеслом. Любое образование – это методология, ее в России по фотографии нет. Кто-то должен на себя взять ответственность и написать программы фотокурсов. Я против фотошкол. На самом деле должно быть не так. Педагог должен обобщить опыт и рассказать о многих мастерах, а также увидеть зерно таланта в ученике, посоветовать, какая тема его, где он может раскрыться. Вопрос образования – жесткая система. Это государственный масштаб. Есть Институт фотографии в Москве, но это самодеятельность. Та же фотошкола, где люди учат, как ты снимаешь. Вот открою я, например, свою фотошколу и буду плодить маленьких Дубровских.

– И последний вопрос: как вас дразнили в детстве? «Здравствуй, Маша, я Дубровский»?

– Нет, Троекуровым дразнили, потому что я был толстым. Толстый, значит, богатый, помещик. А вообще у меня казачий род. Половина родственников в паспорте записаны как Дубровских, половина – Дубровский. Все это издержки грамотности людей, которые когда-то записывали данные в родовых книгах. Кто я, Дубровских или Дубровский, я не знаю. А имя действительно дали по литературному герою.