По нормам военного времени

Слушая сегодня разговоры о нахлынувших на нас якобы безмерных трудностях, о росте цен на продукты, что, конечно, правда, вспоминаю, как несколько лет назад, на заре очередного экономического кризиса, услышал в трамвае: «Да в войну лучше было».
 

Слова эти были не просто глупыми, но кощунственными по отношению к людям, знающим то время не понаслышке. Они, кстати, жаловаться, как правило, не любители. И не дай бог нам, привыкшим делать это по самым мелким и уж никак не связанным с вопросами жизни и смерти поводам, познать на себе, как живется в такую войну.

Несколько слов только об одном ее аспекте, о том самом хлебе насущном. Слов тех уроженцев нашего края, кто этот военный хлеб кушал.

Перед фронтом

Боец формировавшейся в Славгороде 312-й стрелковой дивизии Фёдор Слепченко о своей жизни на формировке рассказывал так: «Питание было следующее: 600 граммов хлеба, супчик жиденький гороховый и ложки по три-четыре пшенной каши на брата. Ни тарелок, ни мисок не было. Тазик, с каким в баню ходят, и в него на четверых человек суп давали, а потом немного каши. Кто пошустрее был, тому больше и доставалось. Село наше, Васильчуки, было не так далеко, в Ключевском районе, и ко мне два раза сестренка повидаться приезжала, привозила продукты из дома. И другим моим товарищам тоже, случалось, их привозили. Делились мы друг с другом, как в армии заведено, приварок к пайку был хороший».

Действительно, хорошо, когда село твое «не так далеко», но так бывало нечасто, а война все продолжалась, набирала ход, и с продуктами в стране становилось все труднее. Фашисты захватили хлеборобную Украину. Дочиста выгребались довоенные запасы на свободной от гитлеровцев территории. В подписанном 28 августа 1942 года Сталиным знаменитом приказе № 227 («Ни шагу назад») вождь перечислял колоссальные потери страны: «Более 70 миллионов населения, более 80 миллионов пудов хлеба в год…» и резюмировал: «У нас нет уже теперь преобладания над немцами ни в людских резервах, ни в запасах хлеба».

Подробный рассказ о том, как кормили в запасном полку осенью 1944 года, удалось услышать от уроженца Донбасса, барнаульца Дмитрия Каланчина: «Давали нам по третьей категории 700 граммов хлеба на день, и был он такой: половина – кукуруза, овес, жмых, половина – зерно. В целом обычный рацион выглядел следующим образом. Утром – 200 граммов хлеба, жиденькая пшенка с каплей комбижира, чай с сахаром. Сахар в чайник добавляли, и очень мало его там было, прямо скажем. Обед – щи все из той же выращенной нашими предшественниками мерзлой капусты, которую брали из лежащей на улице громадной кучи. Кроме воды, капусты и капли комбижира, в щах этих ничего не было. В сутки в запасном полку солдату полагалось 75 граммов мяса – с костями, со всем. Так что бульон был иногда маленько похож на мясной, но самого мяса в чистом виде мы никогда не видели. Второе – каша, кукурузная или овсяная, и опять малость комбижира в банку брызнуто. Чай уже не давали. Ужин – та же самая каша плюс кусочек селедки. В общем, чувство голода присутствовало постоянно, казалось, даже во сне».

На переднем крае

По воспоминаниям солдат Великой Отечественной, когда все было нормально – если такое слово вообще применимо для войны – кормили бойцов и командиров Красной армии довольно неплохо. По первой норме полагалось им хлеба из ржаной и обычной муки 800–900 граммов на день (в зависимости от времени года), мяса – 150, рыбы – 100, масла – 20, сала – 30, овощей разнообразных – 820, крупы – 140 г.

Другое дело, что прибывших из тыла в окопы призывников сначала приходилось откармливать в особых подразделениях. Воспоминания об этом приходилось слышать не раз, и вот только одно из них – выпускника Барнаульского пехотного училища Юрия Стрехнина, прибывшего на Северо-Западный фронт в начале 1943 года:

«Их там подкармливали усиленным пайком и во время занятий давали не очень большую нагрузку, и только после того, как они набирались силенок, направляли в части. Но все равно эти недавние заморыши еще не похожи на взрослых бойцов. Да и как им быть похожими – по закону о военной службе, введенному во время войны, призывают тех, кому исполнилось семнадцать лет и восемь месяцев. Когда началась война, этим ребятам было лет по пятнадцать – самое время взросления организма, когда недоедание особенно сказывается. Кое-кто из них не выдерживает солдатской нагрузки, которая ложится на их полудетские плечи. Поэтому в пулеметную или минометную роту, где тяжелое оружие, направляем из пополнения тех, кто покрепче. А мальчишек-недоростков – в стрелки, в автоматчики».

***

Ощутимую роль в обеспечении питанием сражающейся Красной армии и частично тружеников тыла сыграли поставки в СССР продовольствия по ленд-лизу – яичного порошка, жиров, соевой муки, знаменитой американской тушенки и других продуктов. Вот как вспоминал об этом бывший сапер Григорий Богуш: «Доставляли нам и чикагскую тушенку в высоких четырехугольных банках, и американские консервы «второй фронт» – в небольших круглых банках запрессованные молотые кости. На них мы варили бульон. Выковырнешь штыком в котелок – и кипятишь на костре до тех пор, пока на поверхности не появятся редкие блестки жира. Пили такой бульон, обжигаясь, чтобы согреться. Вкус у варева, как ныне злословят шутники, был специфический, век бы его не знать».

В победный год

Несмотря на постоянно присутствующую смертельную опасность, в плане бытовой жизни бойцам и командирам РККА в последний год войны приходилось полегче, чем в ее начале. «Что касается питания, то в этот последний год войны жили в основном на трофеях, – вспоминал эвакуированный из блокадного Ленинграда в село Старо-Ажинку Солтонского района и уже оттуда призванный в армию Евгений Монюшко. – Даже хлеб был все время разный: то темный, то белый, то крупного помола, то мелкого – в зависимости от того, что оказывалось в наличии на трофейных складах и базах. Случались и сухари, но обычные, а не то дьявольское изобретение, с которым познакомились в тыловых продпунктах, – сухари из теста. Объясняли их появление желанием предотвратить сухарь от крошения и рассыпания в солдатском вещмешке. Разломить или разгрызть такой булыжник невозможно. Может быть, можно сосать, но в рот он не влезает… Мясо в виде солонины и консервов изрядно надоело. Наши снабженцы и солдаты боевых подразделений добывали брошенный, бесхозный скот».

По рассказам многих, побывавших в подвалах зажиточных немецких крестьян фронтовиков, весьма сильное впечатление на них произвели закатанные в банки огурцы или яблоки. Такие домашние заготовки стали у нас в стране обыденным делом лишь спустя много лет после войны, а тогда они вызывали у красноармейцев чувство и удивления, и восхищения изобретательностью «хитрого немца».

В тылу

«Всё для фронта, всё для победы!» Этот лозунг военной поры памятен всем, кто ее пережил, да и многим из их детей и внуков тоже… «Всё для фронта», а что же тылу? Да по остаточному принципу, и то в основном тем, кто этому фронту как-то полезен, – железнодорожникам, работникам оборонных предприятий и т. д. А уж остальным – что останется.

В Бийске весной 1942 года объявили: «Сажайте и сейте кто что может!» Уговаривать никого не пришлось. Все пустыри и палисадники города засадили овощами и картошкой, засеяли просом. У каждого предприятия появилось свое подсобное хозяйство. К примеру, в 1-й средней школе города посеяли несколько соток проса. Уже следующей зимой из него варили кулеш и подкармливали нуждающихся.

Дочь погибшего на фронте Николая Торгашева Нина Николаевна рассказывала: «Мама моя, Лидия Павловна, с работы приносила «поскребыши». Она работала на Барнаульской кондитерской фабрике на приготовлении печенья и пончиков. После смены мастер специальной линейкой отмерял на столе участок, с которого работницы могли соскрести муки с сахаром, прилипшей к крышке стола. Эти «поскребушки» они приносили домой и добавляли в кашу с лебедой и отрубями».

Валентина Горячева в войну была маленькой девочкой и жила со своей семьей в Табунском районе. Мама ее работала на железной дороге и за это получала паек – 500 г хлеба, иждивенцам полагалось 200 г.

«Хлеб черный, очень липкий, и в нем «устюки», иголками впивающиеся в десны. При таком рационе главное было не помереть от голода, – вспоминает Валентина Владимировна. – Выживали мы благодаря житейской практичности нашей безграмотной, но очень умной мамы».

Вот эта самая житейская практичность да уже выработанная многими еще в 30-х годах привычка к испытаниям и позволили нашим женщинам не помереть в те годы самим и не дать помереть своим детям. Тем самым, что поднимали потом из руин страну, осваивали целину, торили первую звездную дорожку в истории человечества.