Выходит в свет киноповесть журналиста «Алтайской правды» Константина Сомова

В феврале выходит в свет киноповесть журналиста «Алтайской правды» Константина Сомова «Подарок дочери». Она посвящена подвигу бойцов Сибирского маршевого батальона.

В этом году исполнится 75 лет со дня боя сибиряков с элитными финскими частями у карельского села Ругозеро. Эшелон с бойцами батальона ушел на запад из Бийска 19 августа 1941 года. В бою у Ругозера они остановили врага, не дав ему окружить и уничтожить стрелковую дивизию Красной армии. Упоминаемые в книге Иван Надеин и Николай Бердов – реальные люди, оба погибли 7 сентября 1941 года. Всего же на мемориальных плитах братской могилы у села Ругозеро начертаны имена около трехсот сибиряков-алтайцев, призванных в армию из 16 районов нашего края.

Мы публикуем фрагменты киноповести.

Сборный пункт в Бийске

Потапов усаживается на нары рядом со Скворцовым. Задумчиво смотрит перед собой, затем, глубоко вздохнув, достает из нагрудного кармана гимнастерки небольшой колокольчик.

– Ты чего это, дядь Коль? – удивляется, глядя на него, Скворцов. – В годах уже, а все игрушку с собой носишь.

– Дочка подарила, Танюшка, – тихо отвечает Потапов. – Не забывал чтоб, значит. Она у меня знаешь какая умная?! И по чтению, и по письму в классе первая. И меня все грамоте выучить хотела, да не успели вот мы с ней. Вернусь домой, позвоню у порога в колокольчик, чтоб услыхала, значит, что тятя пришел…

Потапов умолкает, достав из кармана шаровар носовой платок, откашливается, вытирает повлажневшие глаза.

– А ты женатый? – спрашивает он у Скворцова. – Детки есть?

– Не обзавелся пока. Вдвоем живем с маманей. Как с войны приду, звонить не буду, у меня вот, – он достает из кармана ключ от навесного замка. – Сам двери открою. Сготовлю чего, коль маманя на работе будет, гостинцы разложу ей и Машке…

– А Машка кто?

– Невеста моя, Маша Скобцева. Приду с фронта – женюсь. Маманя довольна будет. 

Проходит время, все стихает. Одни дремлют, другие, лежа на нарах, молча смотрят в потолок. Потапов диктует Скворцову письмо дочери:

«Здравствуй, дорогая, милая дочка Танечка! Привет от папы сердечный. Я живу хорошо, но только без вас скучаю. Подарок ваш берегу. Дочка, до свидания».

Густые сумерки. Из ворот казармы ползет змеей серая лента солдатской колонны. Сопровождая ее, мелькают у дороги черные тени женских фигур, их обгоняют мальчишечьи силуэты.

– Уходите, женщины, – слышат командирский голос. – Не рвите сердце мужикам.

– Идить до хаты, бабы, – кричит боец-украинец. – Скоро возвернемся з победой!

7 сентября 1941 года. Утро

Вдоль линии обороны от ячейки к ячейке идет с котелком в руках младший политрук, наклоняясь к бойцам, что-то раздает из котелка. Подходит к Потапову и Скворцову:

– Доброго здоровья, товарищи бойцы!

– Здравия желаем, товарищ политрук!

– Вот берите, – он протягивает им котелок, в котором лежат небольшие эбонитовые черные футлярчики, – и вот, – протягивает Потапову две длинные узкие бумажки. – Формуляры заполните в обязательном порядке, адрес, имя-отчество и так далее – и в карман гимнастерки или в брюках в кармашек, чтоб найти можно было… А то некоторые бойцы выбрасывают, смерть боятся накликать… Сознательные бойцы – и такое мракобесие.

Он устало вздыхает, возвышает голос, чтобы было слышно бойцам в других ячейках:

– Такая уж нам судьба досталась, товарищи, за Россию пострадать. Тяжкое это дело, но и святое. А коль выпадет бойцу погибнуть, по миру его дети не пойдут. Товарищ Сталин не допустит.

Политрук снимает фуражку, вытирает платочком выступившие на лбу бисеринки пота.

– Хорошо говорили, товарищ политрук, с душой, – говорит Скворцов.

– Так я до войны в Троицком с 37-го года редактором газеты «Сталинское знамя» был, – улыбается политрук. – Научился слова складывать. Надеин Иван Филиппович. Не слышали?

– Про вас не слыхал, – улыбается Скворцов. – А Троицкое от нас не так далеко. Я сам из Косихинского района, село Глушинка.

– Глушинка? – с интересом спрашивает политрук. – А Верх-Жилино далеко от вас будет?

– Не-е, – улыбается Скворцов. – Считай рядом. Километров десять.

– Там коммуна была «Майское утро», не слыхал?

– Так то давно было, – пожимает плечами боец. – Теперь там колхоз такой.

– Вот. А была коммуна. Там зоотехником и в колхозе потом тоже Бердов Николай Петрович работал. Не знаешь такого?

– Не-е, – опять улыбается Скворцов. – Чего мне то Жилино, у самих девки красивые?!

– Тут он, – тоже улыбается Надеин, – Николай Петрович-то, отделением командует. Вон подальше ячейка будет, – показывает он рукой на край опушки. – В Бийске вместе учились. Да-а... – вздыхает политрук. – А коммуна была… В Москве знали. Может быть, и товарищ Сталин даже! – со значением крепит голос Надеин. – Сами спектакли ставили, лекции читали. Вот и Коля тоже. Я у них «Бесприданницу» Островского смотрел. Сильно показали, с душой. Видали «Бесприданницу»?

– Не случалось, – степенно говорит Потапов. Скворцов отрицательно машет головой.

– Без замков жили. И двери, и души без запоров. Войну сломаем, все так жить будем… – задумчиво говорит политрук. – А как еще? Ладно, – хлопает себя ладонью по коленке Надеин. – Поговорили – и будет. Не смущайтесь тут.

Он встает и идет дальше вдоль линии обороны.

– Давай диктуй адрес, – пристраивает Скворцов один из формуляров на своем блокнотике. – Куда, кому это… сообщать.

– Да-а, – скребет ногтями небритый подбородок Потапов. – Рано вроде сообщать. А что надо-то?

– Алтайский край, район какой у тебя, село, кому сообщить, если... Ну, сам знаешь.

– Пиши, раз порядок такой, – вздыхает Потапов. – Алтайский, значит, край, Марушинский район, село наше Марушка. Кому сообщить? Потаповой Клавдии Филипповне.

Потапов аккуратно свертывает в трубочку листочек смертного формуляра, прячет его в футляр. Кладет черный «патрончик» в карман гимнастерки рядом с Таниным колокольчиком. Медленно проводит по карману ладонью.

– На сердце, значит, – тихо говорит он и, посмотрев на застывшего с карандашиком в руке Скворцова, спрашивает: – А ты чего? Што не пишешь?

– Не буду, – говорит Скворцов и, сунув в «смертник» незаполненный формуляр, добавляет: – Так сойдет. Не узнает маманя, и пусть.

Вечер

Позиции второго батальона. Линия обороны сибиряков-алтайцев перепахана снарядами и минами, большинство стрелковых ячеек засыпано землей. Из нее кое-где торчат стволы винтовок, руки и ноги погибших бойцов. Перед линией обороны трупы погибших в рукопашной схватке наших и финнов.

Старчески усохшее, бледное от потери крови лицо Потапова. Он стоит в ячейке, положив голову на скрещенные на бруствере руки рядом с винтовкой.

– Дядь Коля, у тебя патроны остались? – усталым, словно неживым, голосом спрашивает его Скворцов.

– Три штуки, – не поднимая головы, говорит Потапов.

– А у меня граната только. Где ж подкрепление-то, а?

– Видать, взять негде, а может, в другом месте нужнее, – так же вяло говорит Потапов. – Откуда мне знать?

– Негде. Готовились, готовились – и негде. Тьфу ты… – Скворцов откашливается, сняв с головы грязную пилотку, вытирает ею такое же грязное лицо, говорит сдавленно: – Прощай, дядя Коля, на всякий случай не обижайся, если чего…

– И ты лихом не поминай, – ровно отвечает Потапов.

– Слышь, дядь Коль? – неожиданно окрепшим, привычно-тугим голосом зовет Скворцов.

– Чего тебе? – поднимает голову, мутно смотрит на него Потапов.

– А вот чего! – Упершись руками в бруствер, Скворцов одним махом выбирается из ячейки, по-мальчишески подмигивает Потапову:

– Сползаю пошукаю, может, у кого из соседей патрончики остались. Им без надобности, а нам сгодятся.

Потапов хочет что-то сказать, но тут же отворачивается, старчески кряхтит. Скворцов ползет по полю от одной обвалившейся ячейки к другой, свешивается грудью в третью. Потапов достает из нагрудного кармана гимнастерки колокольчик, встряхивает его, тихо говорит:

– Динь-динь…

Убирает колокольчик обратно.

Подрагивающими пальцами нашаривает в другом кармане маленькую черную булавочку, зашпиливает ею карман с колокольчиком, деловито-обыденно вздыхает:

– Так вот…

Потом трижды крестится, тихо шепчет:

– Господи Владыко, сбереги мою дочку Танечку, жену мою, детишек всех. Не дай их в трату. Не дай погибнуть без отца с голоду и холоду. Не оставь милостью Твоей…

– Дядь Коля, – зовет его голос Скворцова. – Смотри сюда.

Потапов, открыв глаза, поворачивается на голос.

Подползающий к ячейке Скворцов улыбается, показывает ему кулак, из которого торчат шляпки винтовочных патронов. Слышен свист снаряда, еще и еще. Между Потаповым и Скворцовым взметает землю разрыв снаряда. Потапова отбрасывает к стене ячейки, он пытается приподняться, вздрагивает и, обмякнув всем телом, закрывает глаза. Сползает на дно ячейки.

* * *

Высокий берег, внизу катит воды невеликая, но быстрая речка, за ней мирная панорама сибирских просторов – лес, поля. Шуршит ковылем речной ветерок. В траве среди неярких полевых цветов пасется лошадь со спутанными передними ногами, неподалеку от нее жеребенок. Дочь Потапова Таня гладит его по холке, говорит доверительно:

– Ты не обижайся, Воронок. Батюшка приедет – мы тебе колокольчик вернем. Будешь бегать звенеть – динь-динь.

Издалека исподволь на поля и реку наплывает плачущий и грозный колокольный звон…

Надпись на экране:

«До конца Великой Отечественной войны оставалось три года восемь месяцев и один день».