Как выживала в оккупации Лидия Купченко из Барнаула

Детям войны, которые жили в оккупации, медалей и орденов не вручали. И все же они герои, хотя бы потому, что имели мужество выжить. Как Лидия Купченко из Барнаула. Летом 1941 года ей было 10 лет...

Акценты

Может ли человек помнить детализированно, кинематографично то, что пережил еще ребенком? «Ничего не забыла, ни одного дня» – голос 85-летней Лидии Никифоровны и сейчас звенит от ярости детского неприятия войны. 

Уже летом 1941 года в ее родную Нестеровку близ Киева вошли немцы. С переменным успехом советские войска то вышибали их отсюда, то снова сдавали село. 23 сентября фашисты заняли территорию на долгих два года, сформировав здесь батальон шуцманшафта. В подразделение набирали местных для участия в карательных операциях.

Враг он и есть враг, с ним все ясно. Спрос – со своих, перешедших на сторону немцев. С односельчан. Хорошо зная комсомольских вожаков, колхозных активистов, еврейские семьи, они сливали их оккупантам. Имен предателей баба Лида не помнит, но даже спустя 75 лет расставляет акценты в своем рассказе так, что передать эти страшные новеллы, какими их запомнила наша героиня, можно лишь с минимальной редакторской правкой.

Вторжение

– Отца, Никифора Григорьевича, забрали на войну 23 июня. Уходя, папа нес меня до окраины села на руках. Я плакала, а он говорил, что вернется. Мама осталась с нами тремя. Как-то мы пошли за ягодой. Рвем, а мимо солдаты наши идут, побитые, раненые, усталые. Отступают. Мы их угощаем, а они не берут. Кто матерится, кто молчит. Самолеты немецкие летят, а мы смеемся. Не понимали еще, что случилось. Женщины нас вразумили: «Бегите домой, немцы идут». Солдаты, кто мог держать оружие, готовились встретить оккупантов. Нас спать уложили. Только уснули – крик: «Будите детей, фашисты!» Они ехали на мотоциклах с песнями, как в кино показывают. Один в дом зашел и, словно герой бородатого анекдота про немцев, у мамы просит: «Матка, млеко, яйки». Пистолет к моей голове приставил, пу-пу, говорит, пугает нас. Они и продукты, и всю живность у нас забрали.

Чужаки

– Наши две недели за Нестеровку дрались. То возьмут село, то снова отдадут. Мы, пока бои шли, в погребе сидели, не высовывались. Простыли сильно, особенно младший брат Ванечка, ему 8 лет было. Он у нас всю жизнь потом болел, так и не оправился. Немцы, как село оккупировали, хозяевами себя почувствовали. Ночь не ночь, ввалятся в дом пьяные, с автоматами, стянут нас с Ваней с печки и плясать заставляют, а сами плюются. Девушек в Германию отправляли. Моя старшая сестра Вера связной в партизанском отряде была. Как-то к нам партизан пришел. Мы черешни нарвали, варениками его накормили. Но позже, уже зимой, полицаи нас выследили, пришли за мамой, пригрозили. Если, мол, не выдашь дочь и отряд, тебя заберем. Маму на санях повезли в комендатуру. Я Ваню за руку схватила и бегом за ней, по снегу, босыми. Нас одна добрая женщина к себе забрала, отогрела, успокоила: «Не бойтесь, не заберут мать. Подержат и отпустят. Им в Германии нужны здоровые и молодые». А Веру поймали, увезли в концлагерь.

Вареники

– Я перед войной всего два класса успела окончить. А потом все… Русская школа в селе работала и при немцах, но у нас ни обуви, ни одежды не было. Ноги до немоты застывали, когда босая в класс по снегу бежала. Голова на уроках раскалывается и одна только мысль: хоть бы кто хлебушка дал. Зимой 42-го наши снова Нестеровку отбили и три месяца ее держали. Я тогда под бомбежку попала. Оглушило – и тишина, ничего не соображу. Увидела рядом с собой громадный осколок авиабомбы и думаю: где я, на земле или уже на небе? Очухалась и вижу курицу в кустах. Поняла, что жива. Обрадовалась, схватила курицу и – откуда только силы взялись? – пулей домой, маме отдать. Бои сильные в Нестеровке шли. Нас с братом к бабушке отправили, подальше от линии огня. А у нее в доме штаб нашей дивизии располагался. Начальник велел адъютанту сварить для нас вареники с маком и большую чашку белого меда на стол поставил. Вкусно! Только сели за стол – снова за окнами рвануло. Мы с Ваней под кровать нырнули и оттуда выглядывали, как там наши вареники.

«Сапёры»

– Дом наш разрушило бомбежкой, и в проломе стены торчал неразорвавшийся снаряд. Мама, уходя на работу, строго-настрого наказывала: «Не трогайте, убьет». Соседские мальчишки так мину нашли – их на моих глазах разорвало. Миг – и только куски мяса от них на деревьях висят. Ой, сколько было оторвано детских рук и ног!

С 12 лет я огороды копала людям, меня за это кормили и с собой еду давали. За день так накопаешься… Дома-то тоже 60 соток земли было. Вся земля в окопах, осколках и снарядах. Копали лопатами, плугом можно было зацепить неразорвавшиеся. Саперы до нас не дошли, и огороды разминировали парни из села чуть постарше нас, мы им помогали. Привяжешь веревку подлиннее и бежишь подальше. Потянешь – снаряд разорвется.

Число зверя

– У нас не фашисты зверствовали – свои. Откуда немцу-то про нас знать? Свои, полицаи, карателями работали. У одной женщины было двое сыновей от мужа-еврея, одному три годика, второму – полтора. Малышей застрелили, а ее в самый глубокий колодец бросили. На жену парторга,  беременную пятым ребенком, натравили собак и еще живую – туда же, в колодец… Комсомольцы, активисты, связные партизан нашли там свою смерть. Люди умирали мучительно, сильно кричали, но полицаи никого близко не подпускали. А вскоре после карательной акции наши войска с боями вошли в Нестеровку. Какой же музыкой показался нам отборный русский мат! Когда село освободили, предателя, бросавшего людей в колодец, поймали. Заставили мертвых доставать. Его в сруб спустили, он себе на шею петлю накинул, чтобы суда людского избежать. А люди увидели, вытащили, откачали, наподдавали и снова спустили. Всех до единого убитых им земляков достать заставили.

Заблудилась

– Топить хату было нечем. Мы солому воровали на поле, пока сторож обедал. Только ею и согревались. Если бы нас поймали – убили бы. Я как-то затемно уже пошла. Иду с охапкой, а села все нет и нет. Поняла, что заблудилась. Вспомнила, бабушка рассказывала, как блуд человека крутит. Присела на солому, стала читать молитвы, которым она меня учила, да и уснула. Когда рассвело, увидела, что лежу на сельском кладбище, обняв чей-то могильный крест. А я ужас как кладбищ боялась. Как домой долетела – не помню. А там мама слезами заливается, думает, что меня уже в живых нет. И второй раз меня блуд крутил, когда за свеклой ходили. Ее томили в печке, в гильзах от авиаснарядов. Ни посуды, ни горшков у нас не было. И вот я заблудилась. Устала, замерзла, но свеклу не бросила. Пальцы тогда обморозила, мама их мне в воде «оттаивала».

Отец

– Папу, Никифора Григорьевича, комиссовали. У него позвоночник был пробит, легкое разорвано. Два года он лежал в барнаульском госпитале недвижимым, потом встал на костыли. Его выходила местная женщина, санитарка. Думая, что мы погибли, он женился на ней. А после Победы узнал, что все живы, включая Веру, вернувшуюся из Германии. В 1946 году на Украине из-за засухи голод разразился и отец забрал нас в Барнаул. Добирались мы 18 суток на «пятьсот веселом» товарняке. Приехали к папе, а у него другая семья. Сестра Вера всю жизнь на отца обижалась, зачем, мол, забирал. А он от голода нас спас. Мы с мамой жили на квартирах в районе Булыгино. Я в школу уже не вернулась – там смеялись над пятнадцатилетней третьеклассницей. Чтобы прокормиться, сучки собирала, пеньки рубила, в няньках жила, на железной дороге работала, шпалы таскала, уголь. Наберу мешок, а сил поднять нет. Когда в детский сад устроилась, легче стало. Папа прожил тридцать лет со второй женой. После ее смерти я за ним ухаживала. Отец меня любил, и я на него обиды не держала. Его вины нет. Это все война проклятущая…

Послесловие

Осенью 1943 года Нестеровку освободили от фашистов. Свободу селам Бориспольского района Киевской области принесли 38-я и 40-я армии 1-го Украинского фронта. Удирая, оккупанты тащили с собой все, что в руках поместилось. Повозки, груженные иконами, домоткаными половичками и прочей утварью, застревали в осенних хлябях. Фашисты ругались: «Украина шайзе». Худющая Лида победно бросила им вслед: «Сами такие. Вас сюда никто не звал». Она имела право. Маленькая девочка победила.

Как и многие ее ровесники, после Победы она пошла восстанавливать страну. Работала в Барнауле в детском саду, на стройке, на железной дороге – там, где больше всего была нужна. Не было у нее ни образования, ни здоровья особого. И даже право быть матерью отняла война. Все, что на всю жизнь осталось с ней, – это скромная доблесть маленького очевидца войны, имевшего мужество выжить.