«Маятник судьбы»:  как старые часы незримо соединили две семьи

В 3.40 утра 22 июня 1941 года старший лейтенант Фома Купчинский в литовском городке Калвария поцеловал жену Галю и двухлетнюю дочь Элю, схватил автомат, крикнул: «Началось, бегите!». Она схватила ребенка и побежала под бомбами. Из вещей - только перстень и часы.

Неделей раньше, 14 июня в дом Иосифа Русинека в латвийском Лиепае пришли офицеры НКВД и семью депортировали в мордовские лагеря…

76 лет спустя

Сергей, часовщик мастерской на площади Спартака в Барнауле, осторожно поднял крышку часов и, надев лупу, стал вглядываться в механизм. В это время его друг делал ему массаж, отчего плечи и спина мастера ритмично двигались, а я удивлялся, как это не мешает в работе - разглядывать мельчайшие детали.

Аккуратно вынул маятник. Процесс прервала пожилая женщина. Она принесла пригоршню старых часов и будильников.

- Всю жизнь у Сергея ремонтирую, мастер от Бога…

Наконец он вернулся к моим часам:

- Попробую маятник поменять, у меня дома похожий есть. Анкерную вилку проверю и ангренажный мост…

Из семьи сапожников

Галина Кобыльская родилась в 1915 году в местечке Монастырщина в 50 километрах от Смоленска. Население – в основном евреи-ремесленники. Это была черта оседлости - территория, за границами которой в царской России запрещалось постоянное жительство евреям, за исключением  купцов первой гильдии, лиц с высшим образованием, отслуживших рекрутов, а также горских и бухарских евреев.

«Отца помню за верстаком с молотком в руках. Не очень высокой квалификации, но очень порядочный, честный мастеровой, - вспоминала моя бабушка. - Шил преимущественно селянам, отца любили и ему доверяли… Умный, общительный, добрый и милосердный человек, прекрасный муж и отец».

Мать Галины выросла у богатого дяди бедной кухаркой. В благодарность тот дал богатое приданое. Его молодые отдали мяснику, а на вырученные деньги построили домик.

«Я завидовала детсадовским детям – меня туда не отдавали. Игрушки заменяли осколки битой керамической посуды. Набивали полные карманы и хвастались друг другу. Колодец далеко, а скотина, мытье, готовка, стирка – постоянно…. В дождь выставлялась вся утварь – набиралась вода. Это была обязанность детей. К праздникам шили платья, которое берегли больше подвенечного. Суббота была днем отдыха. Не варили и даже не зажигали огня. Сидели нарядные на крыльце и мирно беседовали.

В 15 лет Галина поступила в Смоленский педтехникум. Помнила педпрактику в Крыму. Девочки из деревень впервые увидели тогда поезд… поезд…

«Голодное было время. Отдашь ремонтировать туфли, а других не было. Натолкаешь в резиновые боты тряпки и ходишь зимой… Фотографировалась на выпускном все по очереди в моем платье, перешитом с маминого из ее приданого. Там было украшение – слоник. Вот и сидим все восемь девочек все с одним воротничком и одним слоником. Не пропускали премьер в Смоленском драмтеатре – ходили туда, продав талоны на ужин…Но были счастливы…»

Планы разбила война

По окончании техникума Галину направили в Себеж, городок на границе с Латвией. Воспитателем, а потом заведующим детсадом. Там она познакомилась с дедом. Поженились.

А часть, где служил дед, перевели в Лиепаю. Там он на день рождения купил Галине часики. Потом была Лудза. Потом Эстония, затем – Калвария... Никакой мебели, минимум - посуды. Паковали и распаковывали сундуки… «А Прибалтика жила непривычно богато. Жен офицеров шокировали первоклассные продукты и разнообразная одежда.

«Мы никогда так жить не будем», - как-то признался Фома.

Старший лейтенант Фома Купчинский служил в артиллерийском полку, готовился поступать в артиллерийскую академию. Но все планы разбила война. Последнюю мирную неделю офицеры с чемоданами НЗ жили на границе. А 21 июня Фома с Галиной пошли в театр. Пришли домой поздно. Долго спать не пришлось…

… Бабушка побежала в город, подхватив на руки двухлетнюю Элю – мою маму. Ничего не взяла из вещей. Вот строки из ее воспоминаний: «Слышны взрывы, по городу бегают больные из психлечебницы, идут солдаты – кто с винтовкой, кто с лопатой. На полуторке доехали до Вильнюса. По дороге бомбили, буквально выбрасывали детей из кузова, и сами прыгали в канавы… Темное бомбоубежище, потом вокзал. Многие везут массу вещей. При посадке офицер выговаривает жене, что она не взяла его старых сапог. Попала в поезд, везущий эвакуированных через Минск. Под Молодечно состав был обстрелян. Горели первые вагоны, охранявший нас солдат застрелился. Слышим немецкую речь, бежим в огромный ров. Кто до него добрался – уцелел. Жены офицеров стали думать, что делать с пожитками, стали раздавать. Вот и оказалась я в красивом демисезонном пальто, ночной рубашке и в туфлях на высоком каблуке. Дальше побрела пешком до Минска. По территории, уже занятой немцами. Никаких документов нет. На руках часы, которые не успела снять, придя из театра. Навстречу колонны изможденных военнопленных…».

«Нас ждет смерть…»

Женщины из части вначале держались вместе, а потом разбрелись кто куда. Советские войска оставили Минск, а беженцы пока никого не интересовали. Проходили мимо деревень. Их жители делились последним.

«Дошли до Молодечно. Здесь прошла регистрация евреев. Мои подруги перестали меня брать с собой просить подаяние. Им была нужна маленькая Эля. Потом услышала стрельбу в том месте, куда они пошли – и больше дочь не давала.

Подруги пошли к Витебску, а я решила пробираться домой – в Монастырщину… На какой-то дрезине доехала до Минска. Встретила раненую медсестру. Почти землячка. В ее пальто был зашит комсомольский билет. А у меня – никаких документов. На руках – часы и перстень, которые не успела снять, придя из театра. У развилки попрощалась с девушкой - она свернула в свою деревню. Дальше пошла одна. Пустая деревня, бегают собаки. Заночевала в пустой хате.

Смоленск, Гетто. Сидят благообразные старые евреи «из бывших» с важным, властным видом. Спрашиваю у них о судьбе монастырских евреев – не знают ничего. В крестьянской избе покормили, дали туфли взамен моих разбитых и говорят: «Уходите отсюда, нас ждет смерть».

Помню, как несколько евреев с желтыми нашивками вытаскивают машину из грязи. Пошла на Монастырский шлях. До родительского дома всего ничего… А там немецкий патруль не пропускает – «ферботтен». Не пустил, а фактически спас: 2 января 1942 года всех жителей Монастырщины расстреляли. Погибли Галины родители, сестра и брат. Мальчишка Исаак Розенберг заранее спрятался в подвале, спасся от расстрела и просидел там всю оккупацию. Отступая, немцы подожгли дом, и он сгорел…

Спаслась одна девочка, убежала перед расстрелом.

«Когда отца выводили на расстрел, он оглянулся и ее не увидел – закричал, Его тут же застрелили. Она была светленькой, на еврейку не похожей. Выжила, оказалась как-то в Германии. Жила у одиноких богатых немцев-антисемитов. После войны вернулась в Смоленск, но не скрывала свой антисемитизм и тоску по Германии, даже живя у сестры-еврейки…», - вспоминала бабушка.

«Успокойте ребенка!»

А в июле 1941 года Галина повернула на Брянск, чтобы дойти до Почепа, к родителям мужа. Но заболела - рожа на ноге. В одной деревне бабка пошептала, приложила синюю бумагу с натертым мелом. Помогло! Шли дальше с солдатами из окружения. Меня в избы с ребенком пускали. Все больше окруженцев. Слушают землю, залезают на деревья. Только бы линию фронта перейти.

«Какая тяжесть – двухлетний спящий ребенок на руках! Еле иду – двадцать километров за день прошла. К вечеру какой-то мужчина хотел взять на руки – Эля заплакала. Кто-то строго прикрикнул: «Успокойте!» Зажала ей рот. Так и шла. Пока по-русски не услышала: «Стой, кто идет!»…

Советский офицер дал литер до Уфы. «Как бы снова эвакуироваться не пришлось!». Доехала до Пензы, жила в маленьком городке Камешкир…

Когда советские войска освободили Брянщину – вернулась туда.

Жила в Почепском районе, у родителей мужа.

«Только пришли к ним – вся родня и все село пришло в дом свекрови. Нанесли каких-то продуктов – ешь, Эля! А Эля только хлеб жует… Женщины вытирали слезы…»

По скупым архивным данным, старший лейтенант Купчинский (163-й артиллерийский полк 64-й стрелковой дивизии Западного фронта) пропал без вести с октября по декабрь 1941 года под Смоленском.

«Kenissur prima»

Бабушкины часы не шли полвека. Они лежали в комоде. Иногда Галина Львовна их доставала и рассказывала о часах и о деде.

Часы пережили войну и шли еще лет двадцать. А потом встали. Отремонтировать не получилось, хотя бабушка и пыталась. Мастера говорили, что детали редкие, импортные…

Месяц назад я решил еще раз попробовать. Но предварительно вгляделся в циферблат. На нем была надпись - «Kenissur prima»

Заинтриговало. Почему-то захотелось узнать об этой фирме и часовом мастере.

Стал «пробивать» в интернете. Нашел крохи, на форумах прибалтийских коллекционеров. За эти довоенные часы давали от 20 до 40 евро. Фирма существовала до войны. Продавцы назначали покупателям встречи на рижских площадях и в школах. Наконец увидел строчку - некий Иосиф Русинек пишет, что эта фирма принадлежала его деду…

Нашел электронный адрес Иосифа, написал ему письмо. Объяснил свой интерес. Он ответил: «Давайте лучше пообщаемся по скайпу, мне уже трудно писать по-русски»…

Сейчас живет в Израиле, в Иерусалиме. А родился в СССР, в 1949 году, через два года после смерти деда-часовщика. Его, кстати, тоже звали Иосиф Русинек. Внука назвали в честь деда.

В мордовском лагере

Фирма деда существовала между двумя мировыми войнами. Сам он родился в 1882 году в Польше, в еврейском местечке Пилице. Там жили ремесленники – сапожники, ювелиры, часовщики. Когда умерла мать, трое братьев разъехались кто куда. Молодой Иосиф оказался в латвийском городе Лиепая. В 1912 году женился.

У его внука сохранился документ - рекламная вывеска торговля часами и запчастями. Дед начал с ремонта, потом стал задумываться о торговле часами и их производстве.

После первой мировой войны Латвия обрела независимость. Ввозить готовые часы было невыгодно – высокие таможенные пошлины. Иосиф стал привозить швейцарские запчасти и собирать часы на месте. Оказалось выгодно. Со временем дела пошли, часы Русинека стали очень популярными в странах Балтии.

По стопам отца пошел и сын Эзра. Стал часовщиком, после школы учился два года во Франции, в часовом техникуме на часовщика. Был отличный специалист.

«В Лиепае вначале мастерская деда была в полуподвальном этаже дома на четыре квартиры, одну занимала его семья, - рассказывает внук. – Потом он выкупил все. А после купил большой дом, недалеко от торгового порта. Дом в войну разбомбили. Но за неделю до ее начала, 14 июня, в Прибалтике началась массовая депортация нежелательных элементов».

Так семья часовщика Русинека оказалась в мордовском лагере, в том числе годовалая внучка. У Иосифа было трое детей. Одну дочь убили фашисты, брат с сестрой – выжили.

Иосиф-младший спустя годы, сразу после развала СССР, читал в Риге старые архивные дела НКВД. Нашел про деда и про себя. «Обвиняли его в том, что владел часовой фабрикой. Имел собственность. Классово чуждый элемент». Там же к делу была приложена справка, что в 1945 году Иосиф перенес инфаркт, и его освободили от работы. А вскоре после этого семью выслали в Красноярский край. Вначале в село Новоселово, на Енисей. Потом в деревню под Красноярском.

«Моя старшая сестра, тогда ей было 5 лет, помнила, что дед после инфаркта двигался медленно, но был полон энергии и надеялся когда-нибудь вернуться домой».

Это случилось в 1947 году. Местное НКВД дало нескольким семьям разрешение вернуться. Иосиф в конце октября поехал в Ригу «на разведку», подыскать дом для семьи. Остановился у своего бывшего работника, который тоже недавно вернулся в Ригу после эвакуации. А через неделю Русинека сразил второй инфаркт и он умер…

Его сын Эзра (отец Иосифа) с женой через несколько месяцев вернулись из Красноярска в Ригу. Так и не сумев похоронить главу семейства. «Но в 1950 году снова начались паспортные ограничения и опять начали высылать в Сибирь тех, кто успел вернуться. Родители спешно сели на поезд и уехали в Саратов. Там он пошел в гости к земляку, приехавшему раньше. И тут хозяйка предупредила – «НКВД пришло!».

Эзра сбежал через окно. Ноги в руки – и поехали семьей в Ростов, к брату деда. Иосифу тогда было девять месяцев. А потом - в Таганрог. Там жила Роза Михайловна, дочь приятеля деда, с которым они вместе ходили в синагогу – Русинек-старший был человеком религиозным. Роза неплохо в Таганроге устроилась - работала директором магазина – большим по тем временам человеком, со связами везде, в том числе и в милиции. Она прописала семью Русинек у себя.

Первая квартирка была убогой. «Помню, 50-е годы – меня рано утром посылали в магазин за хлебом и молоком, потом, после 9-ти все кончалось…»

Немало пришлось им хлебнуть, пока в более спокойное время не переехали Ригу. А потом перебрались в  Израиль. Иосифу Русинеку, внуку и сыну часовщика, сейчас 68 лет.

«У меня до сих пор на ходу несколько часов моего деда. Иосиф собирал качественно, на совесть!», - говорит он.

Галина Львовна Купчинская после войны всю жизнь работала в дошкольном образовании – открывала детские сады на Брянщине, много лет была заведующей дошкольным отделением педагогического училища в городе Клинцы, воспитала не одно поколение педагогических работников.

«Вначале было трудно, время голодное, а положиться не на кого. Один жулик, другой лодырь…» Но выдержала все. И прожила долгую, достойную жизнь, пользовалась уважением и любовью друзей и коллег и умерла в 2002 году в возрасте 87 лет.

Эльвира Купчинская продолжила династию педагогов, и окончив Орловский пединститут, так же вместе с Галиной Львовной  долгие годы проработала в Клинцовском педучилище, преподавала английский и немецкий языки.

…А отремонтировать часы, стоявшие полвека, оказалось делом непростым. Требуется замена деталей, маятника, ангренажного моста. Это такая платформа, на которой крепятся мельчайшие детали механизма. Но часовщик Сергей с площади Спартака не опускает руки: «Все будет хорошо, я вам позвоню»…

Маятник судьбы продолжает свой ход.

Фото предоставлено автором