Он и не уходил. 90 лет исполнилось со дня рождения Роберта Рождественского

Роберту Рождественскому – 90. На Рождественские чтения в Косиху идет и едет народ. Поэта по-прежнему помнят и любят. Когда-то песни на его стихи часто звучали по радио: «Я сегодня до зари встану», «Был он рыжий, как из рыжиков рагу», «Эхо любви», «Товарищ Песня» из «Неуловимых мстителей». Их напевали, включали в разные торжественные концерты, за право их исполнять боролись главные звезды советской эстрады…

А я вдруг вспомнила эпизод из своего детства.

Это был то ли 1972-й, то ли 1971 год – вроде бы Дни советской литературы. На Алтай съехались писатели и поэты. Еще Филатов не написал свою пародию на Рождественского: «Да сейчас любой олень в тундре объяснит вам, кто такой Роберт! В мире нет еще такой стройки, в мире нет еще такой плавки, чтоб я ей не посвятил строчки, чтоб я ей не уделил главки…», но я уже знала, «кто такой Роберт». Я и в детстве очень любила стихи и бродила под дверью, дожидаясь, будут ли читать, услышу ли глуховатый, чуть заикающийся голос с раскатистым «р»:

Будь, пожалуйста, послабее.

Будь, пожалуйста.

И тогда подарю тебе я

чудо запр-р-росто.

...Они сидят у нас на кухне, курят, что-то жарко обсуждают: Рождественский, Сорокин, Новруз, кто-то еще – Панов?.. Папа, Родион Божко, такой же поэт-шестидесятник, как все они, и такой же молодой, берет гитару... Я под ногами не путаюсь, на кухню не лезу: я уже большая. Но тут появляется мой младший брат, двухлетний Костик, толстый, заспанный, очень суровый. Он прямиком направляется к Роберту Ивановичу – его почему-то все дети любили – и деловито карабкается к нему на колени. «Лёля, забери Костика!» – «Нет-нет, не надо, – протестует Рождественский, – пусть сидит!» Разговор сворачивает на детей, у Роберта две дочери, Катерина и Ксения, у папы с мамой тоже две, да еще и сын! Папа заметно гордится: «Сын обязательно нужен!» – «Обязательно, – соглашается Роберт. – Сын – это… Ох!..» Надо же, какой конфуз: что называется, тепленькая пошла... Я замираю от ужаса, а Рождественский смеется, ощупывая подмокшую штанину: «Ничего, есть такая примета: буду гулять на Костиной свадьбе!»

Не погулял…

…А на папиной гитаре он тогда нарисовал свой полупортрет: полукруг с одним полуприкрытым глазом, половинка характерных губ и большая родинка – очень похоже.

Тихо летят паутинные нити.

Солнце горит на оконном стекле.

Что-то я делал не так;

извините:

жил я впервые на этой земле.

Я ее только теперь ощущаю.

К ней припадаю.

И ею клянусь…

И по-другому прожить обещаю.

Если вернусь…

Но ведь я не вернусь.

Прошло много лет. Костик стал лучшим гитаристом Сибири по версии «Вестей», женился и родил сына и дочь. Я долгие годы жила в Америке, но вернулась обратно, потому что, как Штирлиц, никак не могла справиться с тоской и все повторяла вслед за поэтом: «Я прошу, хоть ненадолго, боль моя, ты покинь меня. Облаком, сизым облаком ты полети к родному дому. Отсюда к родному дому…» У нас, детей, давно свои дети и даже внуки. Давно уже почти никого из сидевших тогда за столом нет на свете. После ранней папиной смерти и общение-то оборвалось. Но детская память для чего-то сохранила смешной эпизод – наверное, чтобы смягчить образ выдающегося поэта, не дать ему забронзоветь и завеситься официозом.

Люди по-прежнему регулярно приезжают на Алтай, чтобы чествовать лауреатов премии имени Роберта Рождественского, читают его стихи, слушают песни. Неправильная это строчка: «Но ведь я не вернусь». Вернулся же. Впрочем, скорее всего, и не уходил.

Ольга ДАШКЕВИЧ