На недавнем Дне науки в Алтайской государственной педагогической академии (АлтГПА) состоялась презентация необычной книги «Русская эмиграция в Синьцзяне в 1920-1930 гг.», написанной преподавателем этого вуза Еленой Наземцевой. Книга сразу стала библиографической редкостью, и не только потому, что тираж крайне мал (150 экземпляров), но еще и потому, что о том, как выдавленные из России после Гражданской войны русские жили в Китае, известно крайне мало, и книга Елены Наземцевой в буквальном смысле открывает неизвестный мир.

- Как вы заинтересовались темой? Все же Гражданская война, эмиграция, казаки и атаманы вроде не женская тема...

- Я из семьи военных: папа – подполковник авиации, 15 лет мы прослужили в разных частях нашей страны, и это мне близко. С детства тянуло на военную романтику. Даже в вузе мне интересно было изучать военные темы. И дипломная работа моя была посвящена советско-германскому военному сотрудничеству в 20-30-е годы.

- А говорят, что не было никакого сотрудничества...

- Было. Но на тот момент для обоих государств это было совершенно нормально. И Германия, и Россия были после Первой мировой два европейских изгоя – с кем же им еще дружить, как не друг с другом?

После окончания исторического факультета БГПУ встал вопрос, чем дальше заниматься. С тематикой советско-германской дружбы надо было ехать в Москву или Петербург, но родители не отпустили. На тот момент начала интересовать эмигрантская тематика. Диплом писала у Валерия Анатольевича Бармина, который предложил мне взять тему русской эмиграции в Синьцзяне. Он и сам занимался этим регионом, в 2000-2005 годах в Барнауле с подачи Владимира Анисимовича Моисеева из АлтГУ и Валерия Анатольевича Бармина был создан очень сильный центр востоковедных исследований.

У этой темы очень интересная судьба. Первоначально ею интересовался профессор Гуревич, доктор исторических наук из Института востоковедения в Москве. Моисеев учился у него в докто-
рантуре. В 1970-е годы. Тогда эта тема была закрыта. Синьцзян – особый регион. Это Китай, но живут там мусульмане и так называемые угнетенные народы – уйгуры, дунгане. До 1917 года у России были тесные связи с этой провинцией. В 1903-1905 гг. этот регион очень активно изучался нашими военными. Исследовали его экономику, военный потенциал, географию.

- Это место было ничьё?

- Это была провинция Китайской империи. Но этот регион традиционно представлял интерес для Великобритании. В 20-30-е годы там шла интересная дипломатическая игра, а русские эмигранты оказались в ее центре.

- Сколько русских туда ушло?

- Исследователи расходятся в определении численности. Можно сказать, что в разные моменты число было разное. До 50 тысяч – это в 20-21-м годах. Но граница была прозрачная, и многие потом вернулись в Россию.

Уходили остатки Семиреченского казачьего войска, Оренбургское казачье войско во главе с атаманом Дутовым, уходил Оренбургский корпус генерала Бакича – 16 тысяч человек. И более мелкие отряды, выступавшие против Советской власти на территории юга Сибири. С Алтая уходил атаман Анненков. Дутов, Анненков и Бакич встретились в Сергиополе, приняли решение уходить на территорию Западного Китая. Анненков шел через горы Алтая, Дутов и Бакич – через Казахстан.

Китайцы отнеслись к приходу наших настороженно. Еще бы: десятки тысяч людей, имевших громадный военный опыт - четыре года на русско-германском фронте, потом Гражданская вой-на. Оружие никто не сдавал. Были планы вновь с территории Китая вести борьбу.

У каждого из трех руководителей были претензии на лидерство. Но у Бакича было больше денег. Дутов уходил практически без средств и без людей. Но у него был политический вес. Он был значимой фигурой. У Анненкова был колоссальный боевой опыт.

- И чем они занимались в Китае?

- Это все-таки были казаки. Они умели и воевать, и пахать. Занимались торговлей, пахали, работали на шахтах. Кто-то покинул провинцию, поступил на службу в китайскую администрацию. Но первое время все жили надеждой на продолжение борьбы. И в Советской России это отлично понимали. Поэтому предприняли все для ликвидации лидеров: сначала был убит Дутов, а потом по договоренности с китайским правительством на территорию Синьцзяна были введены советские войска, разгромившие отряд Бакича. Над Бакичем состоялся суд, он был расстрелян.

Анненкова китайцы сами посадили в тюрьму. Боялись и его самого, и возможных осложнений с Россией. Он известен был своей жестокостью, неоднозначностью. Своей деятельностью мог взбудоражить мусульман в Синьцзяне. В общем, опасений было много. Когда Анненков отправился в центр Китая, в Урумчи, его выманили из отряда и обвинили в том, что он хочет поднять восстание, и он оказался в китайской тюрьме на три года. Когда вышел из тюрьмы, хотел мирно поселиться в Китае. Но Советская власть хотела его обезвредить и доказать эмигрантскому сообществу, что даже такие люди могут раскаяться и просить о возвращении. Появилось покаянное письмо Анненкова – «хочу вернуться в Россию и принять любое наказание». И далее он оказывается в России, где в Семипалатинске над ним открывается процесс, материалы которого до сих пор почти полностью закрыты. Строгости до сих пор такие, будто это материалы атомной программы. В архиве внешней политики я работала с воспоминаниями Анненкова. Копировать нельзя, переписываешь рукой. Приходишь в 10 утра и до 16 часов ты только пишешь...

- В вашей книге – автографы Анненкова, Дутова. От таких находок руки не тряслись?

- Конечно. Это сродни работе кладоискателя. Когда берешь в руки документ, который подписан непосредственно Анненковым…

- В каких архивах вы работали?

- Это в основном сибирские архивы – Омский, Новосибирский, в котором находится дело Бакича полностью, его в Новониколаевске судили и расстреляли в 1922 году. Основная часть – в Москве: Архив внешней политики РФ, мидовский архив; огромное количество документов, из которых многие и не брал никто. Я открывала дело и видела, что до меня его смотрели в 1935 году. Я сама себе завидовала.

По операциям, которые проводили на территории Синьцзяна в 1921-1922 годах, документы – в Российском государственном военном архиве: фонд Среднеазиатского военного округа, Туркестанского военного округа, фонд Анненкова, богатейший фонд Бакича, который до сих пор не исследован до конца. Это несколько десятков толстенных томов.

30-е годы – это документы РГВА и Архива внешней политики. ГАРФ. Госархив РФ. Там богатейшая коллекция документов самих эмигрантов: переписка Бакича, Анненкова, Дутова друг с другом, с китайским руководством провинции. Очень много закрыто, засекречено – большая часть анненковских документов.

Была у меня интересная переписка с русским эмигрантом Анатолием Порублевым, которому больше 80 лет, он живет в Австралии. Родился в Синьцзяне. Но в 1949 году семья оттуда уехала. Лично встречалась с Екатериной Ивановной Софроновой. Тоже родилась в Синьцзяне, но она не из белых русских – ее родители переехали в 30-е годы, спасаясь от коллективизации. Потом переехали в Австралию, в США. В середине 90-х годов вернулись в Россию и живут под Воронежем в селе Ново-Подклетное. В 1997 году она выпустила мемуары «Где ты, моя родина?». Я также встречалась с теми русскими, которые сейчас живут в Синьцзяне.

Удалось связаться с Ольгой Михайловной Бакич, которая сейчас живет в Торонто, профессор славистики. Она – внучка генерала Бакича. Не всем отвечает. Я отправила ей книгу. Она написала: «Спасибо за достаточно объективную оценку».

Я попыталась пройти между белыми и красными. Это – трагедия страны, трагедия людей.

- А какие планы на будущее?

- Планов много. Но возможности… Была идея сделать второй том – о жизни русских эмигрантов в 40-е годы. Это вообще неисследованная тема. Я знаю, где эти документы, но надо еще получить к ним доступ...

*   *   *

«Русская эмиграция в Синьцзяне в 1920-1930 гг.» отрывки из книги Елены Наземцевой

Уход белых в Китай

(…) По словам генерала А. С. Бакича, более предметные переговоры об уходе в Китай начались в начале 1920 г., после того, как части Красной армии начали очередное наступление. 20 января 1920 г. Б. В. Анненков издаёт директиву № 187, согласно которой «если противник начнёт активные действия и наши части будут не в состоянии сдерживать наступление, то в целях сбережения оренбургских частей приказываю перейти китайскую границу в районе Бахтов, с оружием и боевыми припасами. (…) Если китайские власти потребуют сдачи оружия, то таковое можно сдать лишь при условии, если китайские власти берут на себя охрану наших безоружных частей». После этого А. С. Бакич через консула В. В. Долбежева возобновил переговоры с губернатором Синьцзяна. В результате были выработаны следующие условия интернирования:

белогвардейцы должны были сдать всё оружие, за исключением 60 винтовок на отряд, китайские власти брали интернированных под своё покровительство и обязывались выдавать по полтора джина муки на человека в день, остальное довольствие должно было производиться из собственных армейских сумм, которые составляли на тот момент
150 000 керенских, 16 млн. сибирских рублей и 240 пудов разменного серебра, полученного А. С. Бакичем от В. В. Долбежева.

(…) Оставив Семиречье, атаман Б. В. Анненков отступил в горы. Продвижение туда заняло две недели. В горах, недалеко от русско-китайской границы, куда вёл единственный узкий проход, на высоте 8000 футов (около 2500 м), отряд расположился лагерем на стоянку. Здесь анненковцы оставались около двух месяцев. Местность, где стоял отряд, партизаны назвали «Орлиное гнездо». Всего в лагере находилось около 5000 человек. Условия, в которых они оказались, были тяжелейшими. В лагере плохо питались, почти голодали: на каждого партизана ежедневно выдавалось по пол-фунта пшеничного зерна, которое сначала обжаривали, а потом ели. Те, кто имел вещи или ценности, выменивали их на продукты у киргизов, монголов, иногда подъезжавших к лагерю. Например, за одну лепёшку отдавали отрез мануфактуры в 3-4 аршина. Баранина выменивалась за костюм. Однако это не спасало. Кроме того, несколько сот человек умерло от тифа. Готовясь к уходу в Китай, во время стоянки в лагере «Орлиное гнездо» Б. В. Анненков издал специальный приказ, в котором объявил о том, что он прекращает борьбу и предоставляет каждому солдату и офицеру право самостоятельно решить свою дальнейшую судьбу. То есть им предоставлялась возможность либо покинуть отряд и вернуться в Россию, либо остаться в отряде, уйти в Китай и продолжить борьбу. Возможно, со стороны Б. В. Анненкова это был своеобразный тест на прочность для своих партизан. Те, кто изъявил желание вернуться в Россию (около 1500 человек), вскоре были расстреляны. В эмиграции ему нужны были люди в буквальном смысле выкованные из стали, те, для кого война и борьба стали синонимом обычной жизни, своеобразным смыслом существования.

(…) Для облегчения питания отряда Анненковым в это время отдаётся приказ, что семьи (женщины и дети) должны покинуть «Орлиное гнездо». И вот во исполнение приказа до 150 женщин и детей на рассвете начинают спускаться в долину Бороталы. Не достигнув ещё выхода из ущелья, они были встречены пулемётным огнём и, исключая двух (жена полковника Глушкова, проживающая в Урумчи, имя второй неизвестно. - Прим. автора документа), которые отделились от других и шли боковой тропинкой, все полегли в этой ужасной «Щели кошмара». Не выяснено точно, кто инициатор этого злодейства. По одним версиям - это личный приказ Анненкова, по другим - самочинное выступление начальника заставы Васильева. После этого случая часть войск, преимущественно оренбургских казаков, уходивших в Синьцзян вместе с анненковцами, были возмущены такой жестокостью, самовольно покинули лагерь и отправились в г. Суйдун, где должны были вскоре обосноваться остатки Оренбургской армии во главе с самим атаманом А. И. Дутовым. Верными Б. В. Анненкову остались только коренные партизаны - 2000 человек.

(…) Отряд Дутова: «Пройдя после перевала ещё 50 вёрст, отряд вышел к китайской границе по р. Боротале, без вещей, денег, сохранив лишь пулемёты, винтовки и икону покровительницы Оренбургского казачьего войска - Табынской Божьей Матери».

Дутов в Сайдуне: «Сам он занимал комнатку без окон, готовил себе обед, состоявший из рисового супа с бараниной и лапшой, и даже считал себя буржуем: «ибо со мною самовар, и его воркотня напоминает мне Родину».

В Синьцзяне

«(…) некоторые поступки белогвардейцев «доставляли хлопоты» самим китайцам. В частности, в начале декабря 1921 г.
во время празднования белогвардейцами тезоименитства Николая II четверо из них в пьяном виде продефилировали под окнами советского представительства с пением гимна бывшей Российской империи «Боже, царя храни». Во избежание осложнений с советскими властями даоинь арестовал смутьянов и, принеся свои извинения советскому уполномоченному, в кандалах отправил их на советскую территорию».

«(…) По сведениям консула СССР в Илийском округе Китаева, за последние месяцы 1929 г.
заметно активизировался переход советско-китайской границы пограничными жителями Казахстана, как русскими, так и казахами. С октября 1929 г. по январь 1930 г. зарегистрированы переходы нескольких десятков семей. По словам беженцев, причиной их бегства являются тяжёлые условия в СССР, «непомерно высокие налоги» и т. д.».

«(…) к апрелю 1930 г. бегство приняло массовый характер: уходили, бросая скот и имущество, не только семьями, но и целыми колхозами, причём в числе беженцев были не только середняки, но и бедняки. Поток новой волны эмигрантов не поддавался точному учёту, и в течение долгого времени консульство не имело точных сведений о количестве перешедших границу советских граждан. Обеспокоенные китайские власти обратились в советское консульство с заявлением о задержании в Суйдуне и Кульдже 200 беженцев и о своём намерении передать их советским представителям. Однако, по словам Синь Чжен Чжана, власти Урумчи соглашались на передачу беженцев с непременным условием предоставления консульством гарантии сохранения беженцам жизни по возвращении их в СССР. Кроме того, китайские власти указывали на то, что они буквально не в силах бороться с таким количеством переходящих границу беженцев. Иного выхода, кроме их выселения обратно в Союз, они не видели. Помимо этого китайская сторона требовала усиления охраны границы со стороны советских погранотрядов.

В ответ на это консул СССР в Илийском округе Китаев в своём письме к Синь Чжен Чжану отверг обвинения в адрес советских властей о притеснении беженцев в СССР и тяжелых условиях в стране, побудивших такое большое количество людей покинуть Советский Союз. По мнению Китаева, большинство из перешедших границу являлись уголовными преступниками. Тем не менее после того, как переход границы принял массовый характер, провинциальное правительство отдало приказ об обязательном задержании беженцев из СССР и передаче их обратно.

(…) По официальной справке управления Бахтинской комендатуры, за время с 1 октября 1929 г. по 30 марта 1930 г. китайскими властями было передано в СССР из числа эмигрировавших всего 47 человек. Следует отметить, что эти передачи были произведены в результате постоянных требований советского консульства и касались только беженцев казахской национальности. Русских же среди возвращённых не было ни одного. По мнению консульства, такая политика китайских властей была связана с их опасением относительно влияния казахов на мусульманское население провинции. Русским же беженцам была предоставлена возможность заняться хозяйством. В дальнейшем количество возвращённых увеличилось. К середине апреля оно достигло 1200 человек, однако национальный состав остался тот же: русских среди них не было».

Восстание мусульман в Синьцзяне в 1931 году

«(…) советское руководство приняло решение оказать помощь администрации провинции даже несмотря на ее сотрудничество с бывшими белогвардейцами. Уже с середины 1931 года Советский Союз начал осуществлять поставки оружия, военной техники и отправлять в Синьцзян своих инструкторов, причём получали необходимое вооружение и одежду и белогвардейские части. Естественно, эта деятельность не афишировалась. В результате часть оружия для русских эмигрантских соединений была закуплена через британского консула в Кашгаре из Индии, другая - предоставлена советскими властями.

Таким образом, сложилась весьма неординарная ситуация: части русских эмигрантов, вооруженные советскими винтовками, среди которых попадались и английские образцы, выступали на стороне китайцев, проводивших в свою очередь политику, выгодную Советскому Союзу. Кроме того, поскольку советские и эмигрантские соединения действовали совместно, иногда советские инструкторы попадали под начальство бывших белогвардейцев.

Например, по просьбе правительства Синьцзяна в провинцию была направлена группа советских инструкторов-лётчиков. В неё входили лётчики С. Антоненок, Ф. Полынин, Т. Тюрин, штурман А. Хватов, техники С. Тарахтунов, П. Кузьмин и др. В декабре 1933 г. на самолётах Р-5 они из Семипалатинска перелетели в город Шихо, где были подчинены бывшему полковнику царской армии Иванову».

Переворот в Синьцзяне 1933 года

«(…) фактически силами бывших русских белогвардейцев был осуществлён государственный переворот в Синьцзяне 12 апреля 1933 года. (…) После этих событий роль белогвардейцев во внутриполитической жизни провинции значительно выросла. (...) Как указывали советские источники, «белогвардейцы окрепли и усилились», причём и в военном, и в политическом отношении. Их лидеры - П. П. Паппенгут, Хиловский, К. В. Гмыркин, Н. И. Могутнов и др. - вошли в состав нового временного правительства и имели большое влияние на организационные мероприятия в дальнейший период (...) Однако со временем отношение к русским стало меняться. Примером может служить так называемый «Чугучакский инцидент». Его суть состоит в том, что дислоцировавшиеся в городе русские части были противозаконно разоружены по приказу командующего китайскими войсками генерала Джао. Русские эмигранты расценили это как безответственный и глупый поступок и ожидали наказания виновных. Однако этого не последовало.

10 ноября 1934 г. во время банкета у дубаня, устроенного в честь возвращения с фронта частей Русского отряда, (…) произошёл случай, открыто свидетельствующий об отношении к русским эмигрантам: при входе в зал генерал Бектеев был обезоружен конвоем дубаня в присутствии всех своих офицеров и гостей. Извинения дубаня Бектеева не удовлетворили. Уходя, он отказался взять свой маузер и нарочно громко, чтобы слышали все присутствовавшие, сказал: «В дни осады я ежедневно являлся в Ямынь к дубаню в полном вооружении, и никто тогда меня не обезоруживал». В довершение к этому он пообещал вообще больше не брать в руки оружие, вернуть его дубаню и не надевать военной формы, тем самым дав понять, что во время опасности с ним считались, а теперь китайское руководство начало забывать его заслуги».

1937 год в Синьцзяне

«Трескин так описывает это время: «Царили произвол и насилие; люди исчезали. Почти каждый день поступали сведения о новых арестах. Ночью к дому подходил автомобиль «чёрный ворон», врывалась группа следователей, производился обыск, конфисковалось всё, что вызывало подозрения, забирали главу семьи и уезжали. С семьями арестованных прекращалось общение, знакомые и друзья их избегали и сторонились, боясь навлечь подозрение». В большинстве случаев обвиняли в заговоре по свержению правительства. При допросах заключённых подвергали пыткам. Показания давали подставные свидетели. Многие не выдерживали истязаний и подписывали всё, что от них требовали. Как отмечает Трескин, «получалась беспрерывная цепь, которая тянула за собой новых обречённых». Свидания и переписка с заключёнными не разрешались, «но передачи принимали, хотя многих арестованных давно не было в живых».

С начала 1950-х гг. русские стали разъезжаться в массовом количестве. Часть эмигрировали в Австралию, Аргентину, США, другие репатриировались в СССР. Оставшиеся в Синьцзяне русские после ухудшения советско-китайских отношений начали подвергаться притеснениям, гонениям, снова начались исчезновения. Их угоняли в лагеря на работы, откуда практически никто не возвращался. Именно поэтому число русских в Синьцзяне на протяжении 50-х и в особенности 60-х гг. ХХ в. постоянно уменьшалось.

Пути эмиграции оставались теми же, что и в 40-е гг.: в Шанхай, затем в Австралию или США или в Советский Союз. Тем не менее часть русских всё же остались в Синьцзяне.

По данным политуправления Средне-Азиатского военного округа, в 1980 г. в провинции находилось 600 человек русских».