На Новый год – холодец из столярного клея

Эмма к началу войны окончила восемь классов, а у невысокой белокурой красавицы Татьяны, отличницы во всех отношениях, позади было два курса мединститута. Их отец Михаил Борисович преподавал экономгеографию в учебном отряде подводного плавания, мама Анна Давыдовна Пирутинская была заместителем директора фабрики лекарств.

Жили в районе Александро-Невской лавры на улице Херсонской 19, в квартире № 6. А ниже, в квартире № 3, жили мамина сестра и два двоюродных брата – Акива и Давид. Вместе переживали блокаду. Эмма Михайловна вспоминает, как она узнала о войне:

- По воскресеньям утром Ленинградское радио транслировало юмористическую передачу, которая начиналась песней «Я ответственный съемщик квартиры номер семь». Мы её всегда слушали. А 22 июня её не передали. Ничего не подозревая, решила сходить в кино и отправилась к знакомому парню Васе. А тот сказал: «Иду в военкомат».

Записи Татьяны начинаются с рассказа о рытье окопов. Семеро девчат из мединститута с лопатами управлялись неумело. Потом студенток назначили водовозами. Из глубокого колодца без ворота на веревке надо было вытаскивать ведра с водой и нести их целый километр. Справиться с этим поодиночке они не могли. Начальник сжалился, выделил им лошадь Соньку, слепую, с грыжей. Тащить телегу с бочкой ей совсем не хотелось. Татьяна пишет: «Чтобы заставить идти, на Соньку надо было постоянно кричать. А командирским голосом обладали только я и моя подружка. Нас и поставили крикунами. Мы по очереди её подгоняли. Один финн, работавший на окопах, всё удивлялся: «Что это за девки такие, не могут лошадь запрячь?»

8 сентября 1941 года сомкнулось кольцо блокады. Татьяна вернулась в Ленинград, принесла домой кулёк лука, который насобирала в поле, где рыли окопы. Анна Давыдовна тянула его до января, выдавая дочкам по тоненькому пластику. Татьяна с подругами хотели устроиться на работу в госпиталь, но их взяли в санпропускник, где перевязывали раненых и в жарочных шкафах дезинфицировали одежду.

Школа, где училась Эмма, была занята жителями пригорода, которые спасались от немцев. Там было много грудных детей. Восьмиклассникам дали задание доставлять детям молоко (пока оно было), наливая понемногу. Как-то вечером Эмма возвращалась домой с подружкой, которая жила по соседству на улице Исполкомовской. А утром узнала, что в её дом попала бомба. «Помчалась к подруге, дом стоит, взбегаю по лестнице, а её шестого этажа нет…»

Эмма Михайловна хорошо помнит день, когда в их квартиру угодила бомба.

- В момент бомбежки дома находились только отец и я, занятая вышиванием, поэтому сидела в зале у окна. Стоял октябрь. Не знаю почему, но на четверых нам выдали одну курицу. Мы сварили её в большой кастрюле. Раньше её доставали, когда готовили обед для однокурсников Татьяны. Мама считала, что студентов надо поддерживать, и время от времени приглашала их на обед. Когда завыла сирена, отец потянул меня к выходу, чтобы спуститься в подвал. А у меня в руках пяльцы, иголка. Только хотела их отнести в зал, сверху упала бомба. Она прошила комнату родителей, ещё четыре этажа ниже и взорвалась в подвале. Все, кто там был, погибли. У нас вылетели стекла вместе с рамами. Не оттащи отец меня от окна, изрезало бы всю осколками. Они дождём посыпались в кастрюлю с курицей. Хотя очень хотелось есть, мама выплеснула все на улицу.

Мы жили в коммунальной квартире. Когда-то это были апартаменты владельца доходных домов. В комнатах сохранились великолепный дубовый паркет и печи с красивыми бордовыми изразцами, как во дворцах. А вот обои из свиных шкур лет за десять до войны родители содрали, заменив бумажными. В блокаду мы об этом не раз пожалели: свиные можно было съесть.

Запас дров, который хранился в подвале, после бомбёжки мы не обнаружили, всё завалило. Отец с племянником Давидом откопали только несколько больших плах. Татьяна, как самая миниатюрная в семье, пролезла в маленькое окошко, поднимала эти плахи и подавала наверх мужчинам. Чтобы топить одну печь, после бомбежки мы стали жить в одной комнате с семьёй тёти.

Сестра описывает, как они с Давидом пилили плахи, сил не было, им приходилось постоянно останавливаться. Дров хватило на полтора месяца. Потом я, как эквилибристка, пробиралась в разбомбленные комнаты с топором, разбивала мебель, срывала паркет (дубовые плашки горели хорошо). Кстати, над Татьяной в «прожарке» смеялись: она не умела мыть пол, у нас ведь только натирали паркет. В коридоре коммунальной квартиры стоял большой сундук, куда все годами сбрасывали старую обувь, особенно прохудившиеся галоши. Оказалось, они горят очень хорошо и дают тепло.

Татьяна пишет: «Эмма готовила для нас лепёшки из порошка горчицы. Её одно время продавали свободно, и папа купил, сколько смог. Оказалось, в ней содержится некоторое количество цианистых соединений, что иногда приводило к отравлению людей. Но у сестры хватало терпения промывать порошок добела во многих водах, прежде чем положить лепешки на печку. Поэтому никто из нас не отравился. Как мы встречали Новый, 1942 год? На столе микстура от кашля - пертуссин, по кусочку сэкономленного хлеба, ломтик луковицы, блюдце холодца из столярного клея и несколько лепешек из горчичного порошка».

После голода и холода третьей проблемой была вода: Нева – далеко, зимней обуви нет, только Татьяне на работе выдали валенки. Эмма взяла у тёти старые фетровые боты, для теплоты оборачивала ноги газетами и отправлялась за водой.

Боты скользили, спуск к реке крутой. Подняться назад даже с неполным ведром для обессиленных людей было крайне тяжело. Татьяна как-то решила помочь сестре, взяла два ведра, чтобы нести по половинке, дошла до Невы, смотрит вниз, не решается спуститься. Пишет: «Вдруг услышала за спиной мужской голос: «Ну давай свои ведра». Оглянулась, мужчина совсем не блокадного вида, видно, шофер, который в городе проездом. Зачерпнул воды и вынес наверх полные ведра… и два квартала нёс. Это былая такая большая помощь, на всю жизнь человека запомнила».

Эмме поручалось ходить за хлебом, получать по 125 граммов на двух служащих и иждивенку. Татьяна как работающая получала свою пайку отдельно, 250 граммов. «После войны я не раз слышала выражение: «Очереди – как в Ленинграде за хлебом». Никаких очередей не было. Каждый дом был прикреплен к своей булочной, приходить надо было в своё время. Я заставала лишь несколько человек, кусочки хлеба взвешивались на аптекарском разновесе, чтобы всё было точно».

- Ваш папа преподавал в воинской части, там ему паёк не перепадал?

- Точно не знаю, но он иногда говорил: «Эмма, меня покормили, вот возьми». Так как он раньше всех из нас сдал и умер от голода 8 марта 1942 года, думаю, он просто боялся, что я не выдержу, и отдавал свой хлеб. Папа похоронен на Пискаревском кладбище в траншее № 79. Наверное, и нас постигла бы та же участь, но весной 1-й медицинский институт с преподавателями и студентами вывезли из города, разрешив взять с собой семьи. Сначала отправили в Кисловодск. Мы были так истощены, что мама только лежала, а Татьяна немного ходила, но ничего делать не могла. В Кисловодске меня взяли работать на полях хлебозавода. Во-первых, там каждый день давали суп и мне, наверное, как блокаднице, обязательно клали кусочек мяса, а во-вторых, за хорошую работу иногда награждали бракованной булкой. Но длилось это недолго. Началось второе наступление немцев на Ростов, и 1 августа 1942 года мы покинули Кисловодск, пошли пешком на Баку. Оттуда нас перевезли через Каспий на барже. Там довелось пережить одни из самых страшных минут.

Над нами стал кружить немецкий самолет. Вражеский лётчик где-то отбомбился, но не хотел упускать случайную цель. Он много раз заходил над баржей и строчил по нам из пулемёта, хотя было видно, что на борту только женщины и дети, нет военных и оружия. Мы с Татьяной спрятались под шлюпку, но от пуль она бы не спасла. Повезло, что ни одна очередь в нас не попала. Погибших было много. Записи сестры прерываются после этого страшного эпизода.

Мы причалили в Красноводске, пересели на поезд и к 1 октября добрались до Красноярска, где был организован новый медицинский институт. В дороге 25 августа мне исполнилось 16 лет. Я пошла устраиваться в детский сад: «Возьмите меня воспитательницей, я научу ваших детей правильно говорить по-русски, а не «товой-чевой». Взяли. Десятый класс я окончила в школе рабочей молодежи, а потом и техникум дошкольного образования, поступила в институт на иняз. Мама работала на аффинажном заводе, потом в аптеке. Татьяна продолжила учиться, стала врачом-невропатологом, её быстро назначили заведующей отделением. К сожалению, вскоре она умерла от неизлечимой болезни, но успела создать семью, родить сына и дочку, они выросли хорошими людьми. Сегодня у неё трое внуков, а недавно родились два правнука-близнеца.

- Эмма Михайловна, а как вы оказались на Алтае?

- Мы переехали в Барнаул в 1980 году. Мой муж Алексей Алемасцев - кандидат экономических наук, преподавал в Алтайском университете на кафедре экономики. Я работала в школах, вела английский язык, и сейчас ко мне обращаются ученики разных возрастов, чтобы улучшить свой английский. Пока был жив Алексей Николаевич, мы ездили с ним в Ленинград, навещали знакомые мне места и, конечно, Пискаревское кладбище, где похоронен мой отец.