Долгая дорога к маме

Эта история началась еще в августе 1942 года в Сталинграде. Фашисты тогда уже подходили к городу, и началась частичная эвакуация населения. Семью Щербаковых – мать Елену Васильевну и трех сыновей 4, 6 и 8 лет – вместе с десятками других людей посадили на пароход и отправили в эвакуацию в Астрахань. Но добраться до этого города так и не удалось. По пути вражеская авиация пыталась несколько раз обстреливать судно, слава богу, безуспешно, но капитаном было принято решение вернуться назад в Сталинград. А оттуда в Саратов и далее поездом в Бийск, в эвакуацию. Мать устроилась на работу в местный госпиталь, ну а дети при ней.

– А гора эта по-прежнему не маленькая. Значит, неправду говорят, что в детстве все кажется гораздо большим, чем на самом деле. Тогда мы на нее очень долго поднимались: отец и мы, три его малолетних сына, – мой собеседник просит остановить машину, и последние метры до старого бийского кладбища мы проходим уже пешком. – До сих пор помню: май 1944 года, маму везут хоронить на грузовике «ЗИС-5», который топился дровами. Найдем ли могилку – столько лет прошло?

Сергей Георгиевич Щербаков – средний из трех сыновей – вернулся в Бийск 69 лет спустя затем, чтобы попытаться найти могилу матери и обновить детские воспоминания. В первый раз прошелся по городу один, пытаясь что-то припомнить самостоятельно. И память человека, прожившего здесь два года с шестилетнего возраста и после этого никогда здесь не бывавшего, во многом не подвела. Но для восстановления других деталей, которые ребенок не мог знать в принципе, понадобилась помощь специалистов. Помогли заведующий историческим отделом Бийского музея им. В.В. Бианки Анатолий Цапко и начальник ЗАГСа города Бийска Ольга Роговенко. Оказывается, записи актов гражданского состояния тех лет и сегодня находятся в образцовом состоянии. В течение часа были установлены точная дата смерти – 11.05.1944 года – и ее причина – туберкулез легких. «Да, она сильно кашляла еще в Сталинграде, – вспомнил Сергей Георгиевич. – Но в Бийске это для нас, ребятишек, как-то стало незаметным. Хотя, конечно, справка о смерти оформлена местным тубдиспансером. Красивая женщина чуть за тридцать, а быстро истаяла, как свечка…»

Стараниями Ольги Григорьевны удалось созвониться и с директором старого бийского кладбища. Но точного места найти, к сожалению, не удалось, лишь участок, где сохранились захоронения, произведенные в мае 1944 года. Щербаков вспомнил, что на могиле был установлен небольшой деревянный обелиск со звездой… но столько лет прошло с тех пор. Точно определить, какой из тех бугорков – место захоронения Елены Васильевны, невозможно. Да и по словам кладбищенских рабочих, хоронили тогда достаточно «тесно», на расстоянии 40-50 см друг от друга. Оставляем Сергея Георгиевича наедине с одним из почти уже неприметных холмиков. Бывают моменты, когда человеку нужно побыть одному. Спустя какое-то время он берет на память немного кладбищенской земли.

– Бийск я запомнил очень солнечным, даже в сибирские морозы, – вспоминает Сергей Георгиевич. – Но помидоры дозревали в валенках, а не на кусте, как мы привыкли в Сталинграде. Наверное, именно поэтому я понял, что нахожусь в Сибири. А еще на зиму традиционно пространство между оконными стеклами выстилали ватой, на нее выкладывали осколки битых елочных украшений. При попадании на них солнечного света с улицы казалось, что окошки искрятся.

Лет пять назад в этом здании находился госпиталь Министерства обороны. Сегодня оно на балансе муниципалитета и находится далеко не в самом лучшем состоянии. Даже с улицы видно, что нужен капитальный, дорогостоящий ремонт. Спустя какое-то время удается достучаться до сторожа, который, несколько озадаченный присутствием прессы, охраняет здание, как последний рубеж обороны. Какое-то время уходит на согласование нашего допуска на когда-то закрытый объект. Впрочем, все эти неудобства быстро разрешаются.

«Здесь мало что изменилось, – ведет нас по зданию Сергей Георгиевич. – В этой вот комнате рядом с входом была оружейка, где раненые оставляли свое табельное. Тут ведь не только солдаты, но и офицеры лечились. Хотя палаты были разными. На втором этаже рядом с кабинетом начальника госпиталя была комната мамы. Помню я этот балкончик, только места, казалось, тогда было больше. А может, и перестроили с тех времен. Мать Елена Васильевна здесь два года проработала пропагандистом, ну и мы, ее дети, естественно, здесь частенько вертелись. Я даже до сих пор помню, какие стихи военным читал. К нам всегда здесь хорошо относились. Только спустя годы я понял, как солдату было важно подержать пусть и чужого, но ребенка на коленях, угостить куском синеватого, слежавшегося сахара. А нам того и надо было!

Хитрые были пацаны, поэтому чаще шли в палаты к офицерам, у них можно было и кусочек белого хлеба получить. Хотя какая это особая хитрость для шестилетнего ребенка? Денег на то, чтобы прожить, не хватало. Но все так жили тогда. Отец все это время был на фронте. Мать постепенно продавала свои красивые наряды еще из той, довоенной, жизни. Было очень забавно смотреть, как местные тетушки в валенках и телогрейках приходили и присматривались к материнским кружевным кофточкам и легеньким платьицам.

– Какой случай вам больше всего запомнился в то, госпитальное, время?

– У госпиталя в ту пору было что-то типа дачи на природе где-то в районе слияния Бии и Катуни. Туда в теплое время вывозили раненых: лес, вода помогали как-то скрасить монотонные госпитальные будни. А среди проходящих лечение был молоденький лейтенант без обеих рук. Война, она ведь не только на фронте людям судьбы калечит. Приходилось ему как-то обустраиваться и в этих непростых для него условиях. Однажды на этой даче лейтенант, как бы стесняясь своего положения, отходит в сторону и, прислонившись к березе, начинает опускаться на землю. Ребенка разобрало любопытство: что же он хочет сделать? А тот лежа губами срывает ягоды спелой земляники. Рассказал об этом матери, и мы вместе с ней собрали для офицера кружку ароматной ягоды.

Помолчали. Что скажешь после такой страшной своей обыденностью истории?

– А дом, где мы жили с мамой и братьями, я и сегодня найду, – улыбнулся наконец Сергей Георгиевич. – Тут от госпиталя пешком не так и далеко, а на машине... Еще два поворота, вот он.

Старая деревянная двухэтажка, похоже, мало изменилась. Историческую идентичность фасада нарушают лишь установленные кое-где пластиковые окна. А извечные российские сараюшки во дворе да дощатые туалеты типа сортира, видимо, все те же. Хотя во время войны это была практически новостройка – дом был сдан в 1936 году. «Вот те угловые два окна на втором этаже были нашими», – показывает мой собеседник. В это время из окна, отодвигая связку вяленой рыбы, выглядывает бойкий паренек с прямым детским вопросом: «Что вы хотели?» А что мы, действительно, хотели: заглянуть на секундочку в прошлое? Так это невозможно. Посмотреть на квартиру, так тоже, оказывается, нельзя. Сорванец сбивчиво объясняет, что его закрыл в квартире отец и ушел на работу, а ключа у него нет, сотового телефона тоже. И открывать незнакомым людям строго-настрого запрещено. Что ж, значит, не судьба.

– А мы с друзьями в ту пору ловушки для птиц делали, – снова улыбается мой собеседник. – Насыплешь туда семян лебеды и лежишь в сугробе, ждешь! И если две синицы поймаешь – большая удача!

– В чем удача-то? – не сразу понимаю.

– Ну как же?! – искренне удивляется Щербаков. – Их ведь на одного снегиря выменять можно было!

Да, подзабыл шкалу пацанских ценностей. А вот он спустя столько лет помнит и ценит такие воспоминания. Значит, все это действительно не просто так! И как бы в подтверждение моих слов Щербаков продолжил: «Наверное, именно Бийск помог сформировать те качества, что должны быть в мужике. Со всеми эвакуированными население города увеличилось едва ли не вполовину. Разные были люди и дети, естественно. Но не хныкать, терпеть и добиваться поставленной цели я научился здесь».

– Маму схоронили – и как же вы потом? – продолжаю разговор. Щербаков немного помолчал, погружаясь в грустные воспоминания, потом ответил: «Нас, двух младших братьев, – в детдом. А старшего, который в школу ходил, оставили жить у наших соседей. Детский дом находился в заречной части, куда эвакуировали детей интернационалистов из Испании. Давайте доедем и туда…»

Одноэтажное деревянное здание, расположенное наискосок от Бийского ДСУ-10, в тот день было тоже закрыто. Говорят, городские власти вывели оттуда муниципальное учреждение и теперь там должны разместиться какие-то не то юридические, не то коммерческие структуры. Попасть внутрь тоже не удалось.

– Здесь была своя, мальчишеская, дедовщина, – улыбается Сергей Щербаков, глядя на этот дом. – Те, кто постарше, спали на кроватях, расположенных ближе к печке. Ну а мы, дошколята, рядом с окнами. А во всем остальном жили дружно. Кормили хорошо. Понятно, что основное – супы, каши и хлеб, но то, что голодно не было, это я точно помню. А все-таки память немного подвела. Я почему-то считал, что детдом рядом с переправой, которая располагалась неподалеку от нынешнего коммунального моста. Так вот почему мой младший брат все время плакал, когда я его за руку за собой тащил, жаловался, что устал идти! Я ведь в первый день сбежал из детдома. Взял братишку – и айда домой! Приходим к переправе, а здесь скот на мясокомбинат из Монголии гонят – людям нет прохода! Часовые же на мосту стоят! Но и тут дворовая смекалка выручила: подхожу к перегонщику и давай ныть, что на другую сторону срочно надо, нас мать дома ждет. Дал мне тот дядька хворостину – типа будешь пастухом, а братишку за руку взял. Так переправу и преодолели. Прибегаем домой, в дверь стучу, радостный, добрался! Видели бы вы глаза моего отца, которому нужно снова на фронт уезжать! Ну, конечно, обратно нас в детдом отвели.

Но братьям Щербаковым в детском доме довелось побыть недолго. Через три месяца отца комиссовали из армии по болезни. В августе 1944 года он увез их из Бийска. Сергея устроили в Суворовское училище, а затем долгие годы службы в Советской, потом Российской армии. Дороги в Бийск до сего дня так и не было.

Прощались с Сергеем Щербаковым мы уже вечером. Мне предстояло возвращение в Барнаул, а ему – оставаться в гостиничном номере одному со своими мыслями и переживаниями. Как бы в подтверждение он сказал: «Сейчас попытаюсь что-то об этом написать. Хочу сделать историю нашей семьи, поэтому боюсь что-то забыть, упустить. А ты что-то писать надумал? И заголовок, поди, уже есть? Вы, журналисты, скоры на обобщения». (Улыбка.)

Как-то само собой произносится: «Долгая дорога к маме…»

– Да, долгая, почти семьдесят лет, – слышу в ответ. – Наверное, хочешь спросить, почему раньше не приехал? Не знаю… почти всю страну объехал, Дальний Восток. И за границей послужить довелось. А сюда как будто дорога была закрыта. Мать немка была, и отец во время войны это старался не афишировать. Времена непростые, детям как-то навредить, наверное, боялся. Да и позже во время службы в ГДР мне напротив этого пунктика в биографии галочку ставили. Но дело даже не в этом. В последние годы очень сильно хотел приехать сюда. Да сдерживало: к кому? Никого же знакомых... Но вышел из самолета и понял, что будто на родину вернулся. И люди вокруг совсем не чужие: добрые и отзывчивые – спасибо им большое за помощь. Долго не приезжал, но, видно, и вправду всему свое время должно прийти. А землю с бийского кладбища я в Брянск отвезу, на могилу отца положу. Пусть хоть так теперь встретятся.