ЛЮБОВНЫЕ СОМНЕНИЯ

Софья Андреевна издавала его книги – сыновьям нужны были деньги. Все больше и больше. Они играли в карты и подбирали лошадей в масть. А Лев Николаевич стремился избавиться от собственности и уйти из дому, от жены. К 1910 году Софья Андреевна осознала: «…нас ждёт ужасная роковая развязка. Л.Н. все чаще грозит уходом из дому, и эта угроза еще больше мучила меня и усиливала мое нервное, болезненное состояние». К этому времени у Толстой выявились явные признаки психического расстройства. 19 июля 1910 года это подтвердил профессор-невропатолог Григорий Иванович Россолимо, нашедший у неё симптомы тяжёлой истерии, депрессии и маниакального состояния. Толстой тогда написал: «Она, несомненно, больная, и можно страдать от неё. Мне жалко ее, и она, несомненно, жалче меня, так что мне было бы дурно, жалея себя, увеличить ее страдания. Теперь же она совершенно невменяема, и нельзя не испытывать к ней ничего, кроме жалости».

Когда Толстой решил ехать в Стокгольм прочесть доклад на Конгрессе мира, Софья Андреевна не отпустила его, заявив, что ей остаётся только умереть и что все хотят её отравить.

29 июля 1910 года Толстой завел третий дневник – «для одного себя», который он носил в голенище сапога и в который записывал самые тайные мысли. И начал вынашивать конкретный план ухода из дому. Незадолго до этого Софья Андреевна как-то сказала сыну Андрею, что «супруги всегда тянут с двух концов за лист бумаги – и живут до тех пор вместе, пока лист не разорвется». На что сын ответил: «Вы с отцом рвете лист уже сорок лет, ну и рвите ещё».

Толстой опасался возможности самоубийства жены в случае его ухода: «Я боюсь переступить через кровь, через труп».

И вот последний порыв. Жена упрекнула его, что он совсем не заботится о детях. На что он вскрикнул, что самая страстная мысль его о том, чтобы уйти из семьи. Они оба плакали. Ночью 28 октября 1910 года (по старому стилю) Толстой оставляет Софье Андреевне письмо следующего содержания: «Отъезд мой огорчит тебя. Сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение моё в доме становится, стало невыносимым. Кроме всего другого, я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил, и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста: уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни. Пожалуйста, пойми это и не езди за мной, если и узнаешь, где я. Такой твой приезд только ухудшит твоё и моё положение, но не изменит моего решения. Благодарю тебя за твою честную 48-летнюю жизнь со мной и прошу простить меня во всём, чем я был виноват перед тобой, так же как и я от всей души прощаю тебя во всём том, чем ты могла быть виновата передо мной. Советую тебе примириться с тем новым положением, в которое ставит тебя мой отъезд, и не иметь против меня недоброго чувства». И письмо детям: «…не могу поступить иначе. Прощайте, спасибо вам, милые дети, и простите за то, что всё-таки я причина вашего страдания. Тороплюсь уехать так, чтобы, чего я боюсь, мама не застала меня. Свидание с ней теперь было бы ужасно. Ну, прощайте!»

Виктор КИНЕЛЕВ

(Продолжение следует).