Что сохранила память

Своё повествование о Великой Отечественной войне барнаулец Иван Иванович Суворинов так и назвал «Что сохранила память». А сохранила она многое, что и немудрено, очень уж яркими, хоть и безмерно тяжелыми и страшными были те годы. Слова, казалось, сами просились на бумагу, и летом 1990-го Иван Иванович уселся за письменный стол. Сегодня этого человека уже нет с нами. Остались только его записи о пережитом. Публикуем их с незначительными сокращениями.

Быстрый Исток. 1941-й

«…А если не устоим? В детстве я был батраком, пас свиней на хуторе. Потом с пятого класса на государственной стипендии учился в школе крестьянской молодежи (ШКМ), окончил сельскохозяйственный техникум, учительский институт, стал специалистом. А если победит фашизм, кем буду я? В лучшем случае буду отброшен до положения рабочей скотины с образованием. Я понимал, что это не только мои мысли.

Надоедливые холодные осенние дожди. Пахнет снегом. Мерзнут руки. Ребята убирают картошку и свеклу. Хочется есть, а обед все не везут. Кто-то захнычет, но на него дружно нападают мальчишки и девчонки: а нашим солдатам сейчас теплее, легче? Он замолкает и работает. В перерывах учитель читает сообщения Сов-информбюро и огненные статьи в газетах. И так каждый день, без выходных до самого снега.

Ноябрь. В школе начались занятия. Холодно. Неуютно. Нет былого шума и беготни. Кажется, и дети повзрослели. Не ведутся химия, физика. Где взять недостающих учителей, кем заменить ушедших на фронт? А вот и мне повестка из военкомата. Я – перед комиссией. Начальник райОМВД настойчиво предлагает меня оставить: очки, по зрению много лет назад признан не годным к военной службе, в школе нужны учителя… Но мои доводы победили. (Три брата на фронте, я имею значок Ворошиловского стрелка). Четырнадцатого ноября 1941-го я в составе очередной команды мобилизованных отбыл к месту службы.

Учусь воевать

Военный городок Новосибирска. Я теперь курсант учебного дивизиона 16-го гаубичного артполка большой мощности. Получил поношенные шинель, гимнастерку, брюки, ботинки с обмотками, шапку, облачился во все казенное, глянул в зеркало и не узнал себя.

Первая казарма в моей жизни. Двухъярусные койки. Я на втором этаже. Оглушительная утренняя команда «подъем» сбрасывает меня на пол. Стараюсь быстрее одеться и обуться, но не могу справиться с обмотками. Не я один. Солдаты бегут в строй, а обмотки тащатся следом. В гимнастерках без ремня, без шапки выскакиваем на морозную улицу. Бегу и думаю: отвоевался, схвачу воспаление легких – знаю я себя. Тысячу раз говорю спасибо соседке Шипуновой. Милая, добрая женщина принесла на проводах мне телогреечку-безрукавку, зелененькую, мягкую, легкую, на меху какого-то зверька. Я ее ухитрялся надевать под гимнастерку. Она действительно меня спасала в эту холодную зиму.

Частые ночные тревоги. Выскакиваем на улицу, приводим себя в порядок и где бегом, где быстрым шагом одолеваем 10-15 километров, возвращаемся, не успеем задремать, как звучит утренний подъем. Снова физзарядка, туалет, строй, завтрак, учеба. Если занятия в классе – все спят.

Как мал армейский военный паек! День ото дня голод дает о себе знать все больше. К нему привыкнуть невозможно.

И сейчас в глазах человек, который особенно тяжело переносил голод. Говорили, что он был инженером. Голова вниз. Руки опущены, кисти ниже колен. Однажды в столовой повара сунули в окошко бачок с кашей, который моментально оказался на столе. Гурьбой кинулись к бачку и стали расхватывать кашу прямо руками. Прыгнул и этот бедняга на всю кучу солдат и зацепил кашу. Кто-то схватил его руку, он механически зажал кашу в кулаке, она вылезла между пальцев, ловкачи сосмыгнули ее, и у него осталось столько каши, сколько он сумел удержать в кулаке. Я видел его слезы.

Чернов – 2

Тяжелые бои на подступах к Польше. Беспрестанные бомбежки. Одна за другой атаки противника. Две наши пушки, поставленные на прямую наводку, ночью в упор расстреливали картечью наступающего врага, а утром были уничтожены танками противника. Остался в живых только наводчик Авдеев. Через несколько дней батарея получила новые пушки и пополнение в личном составе. Появился Чернов-2. Один у нас уже был: рослый, плечистый, усатый командир орудия. Теперь прибыл новенький: маленький, колючий, верткий, плутоватый. Никакой дисциплины, никаких правил не признает, никаких авторитетов для него не существует. Я его поставил в расчет к Чернову-1. И он с ним ничего не может сделать. После двукратной сильнейшей бомбежки огневой позиции мы всю ночь мучились, перетаскивая пушки через речку Царевич, а наш малыш куда-то исчез. Думали, испугался и сбежал, а утром его нашли спящим в окопчике. На все смотрит по-своему бывший беспризорный из детского дома. Ну что с ним делать? Не умею я кричать и ругаться по-фронтовому. Попросил Чернова-1 сделать с ним все возможное, чтобы он понял всю серьезность фронтовой жизни. Какой у них состоялся разговор – я только догадывался, он стал признавать своим повелителем только его. Пока достаточно было и этого. Не все плохо в любом человеке. Трусом он не был и дрался хорошо.

Сильнейший непрерывный обстрел передовой линии. Голову не поднять. А впереди нас на наблюдательном пункте командир батареи со взводом управления. Надо им отправить горячую пищу. Кого послать? Маленький Чернов просит разрешить это ему. Согласен, но надо подождать. Уж очень сильный огонь противника. Отвлекся, а он с термосом за плечами уже далеко. Не вернешь. Останется ли жив? Наконец мой комбат по телефону читает мне нотацию: сидят в траншее по пояс в воде, немцы атакуют беспрестанно, пехота тает на глазах, не до еды тут и мне не надо было посылать бойца, рисковать его жизнью. А я радуюсь: жив мой чертенок и пища доставлена. Долго и хорошо он воевал. Мы представили его к награде, и ему вручили медаль «За отвагу».

На территории Польши, близко от немецкой границы фронт был разорван. Вдруг на батарею из соседнего перелеска полезли немцы. Открыли огонь прямой наводкой. Бой был скоротечный. Один за другим падали бойцы орудийных расчетов. Наш герой остался у своей пушки один, его орудие продолжало бить в упор. Он успевал и заряжать, и стрелять. Но враг совсем близко. Наш Чернов схватил автомат и срезал фашистского офицера, а через минуту сам упал на лафет пушки, подкошенный автоматной очередью…

Шагайте без страха по мертвым телам

Очень четко помню, как после упорных боев наши потеснили противника и нам приказали немедленно двинуться вперед. Сначала на лошадках наши пушки покатили прямо на запад, но вскоре мы свернули вправо по дороге вдоль фронта. Передний ездовой остановился. На дороге лежат трупы наших солдат, а по бокам дороги торчат не присыпанные снегом немецкие противотанковые мины – металлические тарелки. Раздумывать некогда – дорога под обстрелом. Выход один – под уздцы провести лошадей через трупы своих солдат. Невольно в памяти возникли стихи из далеких детских лет: «Не нужно ни гимнов, ни слез мертвецам, отдайте им должный почет, шагайте без страха по мертвым телам, несите их знамя вперед».

Благополучно миновали это страшное место и скатились в лощинку, где наспех оборудовали огневую позицию. Приближается ночь. Враг близко.

Через сорок лет

Война делала свое беспощадное дело: одних хоронили, других отправляли в медсанбат, из госпиталя к нам они уже не возвращались. Появлялись новые боевые друзья. И если бы не исключительная выдержка и природный русский юмор, если бы не тесные связи многочисленными путями с тылом, со своими родными и друзьями, насколько труднее было бы переносить тяжести военной жизни. Поэтому в повседневном военном быту опасность часто отодвигается на второй план, а настроение бойцов скрашивается улыбками, шутками, доверительными рассказами о случаях довоенной жизни и дружным смехом.

И теперь через сорок с лишним лет в моей памяти снова всплывают отдельные эпизоды из военной жизни.

Зима 1943 года. Калининский фронт. Мы стоим в обороне. Редкая артиллерийская перестрелка. Одно плохо: часто меняем огневые позиции, а это для артиллеристов тяжелая земляная работа.

Наконец наступила и для нас передышка. Стоим на одном месте, хорошо замаскировали свои орудия на опушке леса, сами основательно закопались в землю. Зима спокойная, небольшие морозы бодрят, а обильный иней на деревьях прямо очаровывает. Ко всему этому случилось такое радостное событие, особенно для меня: привезли посылки, да не откуда-нибудь, а из родного Алтая. С каким восторгом и нетерпением мы их вскрывали! Пахнуло своим домом, родным селом. И главное – небольшие письма, записки, пожелания, наказы от девчат. Попали в руки и обратные адреса. Началось повальное увлечение – писать ответы на приветы. Завязалась оживленная переписка.

Никому не писал молодой симпатичный наш командир батареи капитан Савченко. В дружеской беседе я посоветовал ему послать весточку учительнице нашей Быстроистокской школы Легковой Зинаиде Дмитриевне. Он написал и вскоре убыл от нас по ранению. Только в 1984 году я узнал, что после войны они поженились и стали жить в Москве.

Дорога домой

Со дня окончания войны и до января 1946 года мы находились в Германии. Наконец отправляемся домой, на Родину. Всеобщее возбуждение, радостное волнение. Дивизия грузится. Отправлен первый эшелон. Мы следуем вторым. На платформах орудия, снаряжение, транспорт, часовые. Солдаты в теплушках. Мы, офицеры, в отдельной. В середине вагона большая круглая печка. У потолка маленькая лампочка. Связист по телефону держит связь с паровозом.

Разговоры, шутки-прибаутки, анекдоты. Подъезжаем к Варшаве и узнаем неприятную весть: первый эшелон попал под обстрел бандеровцев (банда с претензией на самостийную Украину). Приказано принять все меры предосторожности. А что можно сделать, если дощатый вагон насквозь прошивается пулями? Но все тревоги за время войны как-то притупились. К тому же наш начальник связи полка майор сегодня именинник. Решили коллективно поужинать и отметить это событие. Нашлась подходящая посуда. Решили готовить жаркое. Темная ночь. Вдруг с паровоза сигнал тревоги. Погасла наша лампочка, поезд остановился. И началось! Изо всех автоматов, пулеметов, пистолетов пассажиры открыли такой плотный огонь во все стороны, какой не всегда бывает на фронте. Общая суматоха. Из-под вагонов кричат прекратить огонь. Постепенно все затихает. Поезд трогается, загорается лампочка. Панику подняли передовые наблюдатели, заметив у полотна дороги людей. Все успокоились. Одна печаль – пропал ужин. Однако отважный именинник в общей суматохе схватил жаркое, поставил на пол и прикрыл его собою. В итоге ему воздали достойную честь.

…Война шла очень долго. За три зимы мне посчастливилось только одну ночь уснуть в избе.

В моей второй батарее к концу войны остались из тех, с кем я начал воевать, только трое – старшина Тришкин, наводчик Авдеев, заряжающий Недопекин».