«Мы разам с братнею Русью»

Для тысяч белорусов Алтайский край стал второй родиной. Но они стараются не забывать народные традиции и язык, любят собираться на свои праздники, организуемые общественной организацией «Белорусское землячество на Алтае», которой руководит Софья Антоненко.

«Мама, там немцы!»

Кате Попковской было одиннадцать лет, когда началась война. Их семья жила в деревне Межилесье Минской области. До сих пор перед глазами картина: по пыльному шляху, на котором стоял их дом, в сторону Смоленска идут наши солдаты, а лошади тянут пушки. Деревенских мужиков призвали в первый же день, но отправить на фронт не успели. Они добрались только до Стародорожеского райвоенкомата, что в двадцати километрах от села. Немцы наступали стремительно. Девочка видела, как вернувшиеся мужики уходили в лес, увозя с собой прихваченные в районе повозки с обмундированием. И стало тихо.

На другой день мать подняла дочь рано: «Гони свиней на речку». - «Так война же!» - «Да никого нет, ступай попаси поросят». Катя пошла на привычное место, куда ребятишки обычно табунами пригоняли скотину, а сами затевали между собой игры. Но на берегу ее никто не ждал. Села на мосту, и тут раздался грохот, показались немецкие танки. Из них выскочили солдаты в черной форме со свастикой и кинулись к воде умываться. Настроение у них было хорошее, на застывшую от ужаса девочку не обратили внимания. А та юркнула в кусты и кинулась бегом домой: «Мама, там немцы!»

Только проговорила, они подъехали на танках и сразу в ограду - ловить кабанчика и уток. Катю с сестрой послали к колодцу за водой. Немцы нажарили мяса, наелись и двинулись дальше. Мать с детьми все это время молча сидела под старой грушей. В деревне фашисты не стояли, их части только проходили через нее, сначала на восток, потом обратно. Местная власть была в руках полицаев. Они забрали большой дом у многодетной семьи Антиховичей – родителей Софьи Антоненко. Самих выгнали на улицу.

А Нина Стрежек, которая жила с мамой в соседнем селе Будиничи за речкой Докалка, запомнила, что на второй день после объявления войны их деревню бомбили самолеты, а на третий – появились немцы на мотоциклах.

В Барнауле земляки держатся вместе, их дети дружат между собой, так что когда мы появились в доме Екатерины Васильевны, проживающей в городском поселке Булыгино, нас ждали представители сразу трех поколений этих фамилий. Самой хозяйке уже 81 год. С ее рассказа о пережитом и началась наша встреча:

- В первые же дни войны деревня начала гореть от разрывов снарядов. За речкой шел бой, наши солдаты, попавшие в окружение, пытались прорваться к своим. В Будиничах сгорела колхозная ферма со скотом, у нас - несколько домов. Когда стихло, старики пошли искать раненых. Наткнулись на двух убитых солдат, третий был еще жив, но без ног. Успел сказать несколько фраз и умер. Их похоронили в поле, а когда нас освободили от немцев, останки бойцов перенесли на кладбище. Солдаты части, попавшей в окружение, несколько месяцев маленькими группками бродили в лесу. Фронт ушел далеко. Мама с соседкой собирали для них деревенскую одежду, чтобы пробирались по тылам в гражданском. Однажды переодели шестерых солдат, дали немного еды, и те отправились дальше. Но через несколько дней деревенские, ходившие в лес за дровами, нашли их убитыми и похоронили.

Уже поздней осенью слышим, кто-то в сенки ввалился, но не идет, а как будто перекатывается. Открыли дверь: лежит солдат, обессиленный, мокрый, закоченевший - через речку переплывал, а вода уже ледяная. Мы испугались, шепчем: «Немцы в деревне». - «Мне уже все равно, один конец», - отвечает. Мы его обогрели в хате, накормили горячим, переодели в сухое. Он отошел, оказался не раненым, а просто ослабевшим от голода. Под покровом темноты отвели в лес. Солдат оказался земляком, жил в одной из деревень нашей округи. Он сумел добраться до дома, выжил и потом очень благодарил нас за спасение.

Лес был спасением

- Екатерина Васильевна, а что с вашим отцом?

- До войны он заведовал фермой в колхозе, растил с мамой пятерых детей, двое уже были старшими. Из-за возраста военкомат его не призвал, поэтому с нашими мужиками в лес уйти не успел. Остался дома, как немцы в деревню нагрянут, прятался, а по ночам был провожатым у окруженцев и партизан, показывал им дорогу. Наш дом стоял недалеко от леса, тихий стук в окно раздавался почти каждую ночь: «Старик, проводи нас». Отец уходил, а мы не спали, в тревоге прислушиваясь к каждому шороху. Немцам его никто не выдал. Но один односельчанин, затаивший на отца обиду, сообщил партизанам, будто он водил немцев по деревне и показывал, у кого какая скотина в сарае есть. Те его забрали, стали выяснять. Отец доказывал, что это наговор. Чтобы реабилитироваться, пошел в одно из сел, занятое немцами, узнать, сколько их там. Но его схватили, допрашивали, сказали, что расстреляют. Когда нам это передали, мать отправила меня в ту деревню: «Скажи, что отец к родственникам шел, упроси немцев его отпустить». Путь оказался неблизким. Было страшно. На подходе к деревне на мосту путь преградил полицай: «Что, партизаны в разведку послали?» Я заплакала: «Какая я разведчица, к тетке иду. Вот ее домик с краю». А про отца промолчала. Полицай передал меня одному немцу. Пока тот меня вел, я увидела, что немцы в деревне катают бревна, строят дот. Тетка подтвердила, что я – ее родственница.

В это время отца уже расстреливать повели. Но у немцев переводчиком был поляк, хороший человек. Он им что-то сказал, и отца оставили. А потом тетка обратилась к нему, мол, родственник меня навещал, дайте пропуск, чтобы он домой ушел. Когда я вернулась, мать от волнения места себе не находила, за меня боялась. Бросилась обнимать, я успокаиваю: «Папа вернется». А его еще три дня не было. У нас в доме партизаны как раз засаду устроили. Замполит сказал маме: «Мы узнали, что вашего мужа оговорили по злобе. Пусть идет к нам в отряд». Мать ответила: «Тогда и я с ним». Так и жили: то в лесу, то дома, партизаны базировались всего в трех километрах от села. По ночам приходили в село за провизией. Мы отдали последнего поросенка и овечку, а ее ягненка оставили. Немцы его увидели и стали кричать: «Партизан, партизан!» Мама как могла отговаривалась, мол, не для партизан, а для себя держим. Пронесло, но ягненка они с собой унесли.

Многие выжили потому, что все два года оккупации прятались в лесу. Я подросла, и меня записали на отправку в Германию. Зная, что немцы боятся тифа, намазала солью подмышки, думала, температура поднимется. Не помогло. Сбежала в лес, сидела в болоте, пока партию ребят не отправили. Лес был нашим спасением, бомбят или идет бой, мы прячемся в чаще. А если самолеты налетали неожиданно, успевали только в сад выскочить. Один раз соседи Антиховичи спрятались под яблоней (у них тоже было пятеро детей), а маленький Антон испугался гула, выскочил, мать - за ним. И тут взрыв, осколок попал ей в бок. Но она выжила. А мой отец прятался в сарае, рядом упали две бомбы, но не разорвались. Повезло. Когда летом 43-го началось освобождение, деревня опять загорелась. Мы, подростки, отсиживались в болоте несколько дней. Даже когда все стихло, долго выходить боялись, вдруг в Германию отправят.

После освобождения

- А полицаи у вас были из местных?

- Они из нашего села, но не белорусы. До войны жили единолично, в колхоз не вступали. Зато когда пришли немцы, они весь скот и нашу корову угнали. Выслуживались перед новой властью как могли. Убили двоих материных братьев. Один служил офицером в Витебске, накануне войны привез в деревню родителей. Когда немцы перекрыли все пути, переоделся в гражданское, но полицаи его выдали. Две недели держали в райцентре вместе с другим братом, каждый день били. Мать все это время жила там, обивала пороги, просила за братьев, но их расстреляли. Мы думали, что ее не дождемся. Когда наши пошли в наступление, мама видела, как немцы прыгнули в машины и помчались назад, а полицаям только рукой помахали. Те и остались ни с чем. А тут и наши войска подоспели. Мама сразу кинулась искать полицаев, а ей говорят: «Они уже в райвоенкомате на фронт просятся». Двадцать километров до райцентра бежала. Заскочила в помещение, где один из них сидел, схватила винтовку, что стояла в углу, и пошла на предателя. Но ее остановили: «Погодите, сейчас разберемся». Полицай зашипел: «Жаль, что я тебя не уничтожил!» Его увели.

Екатерина Васильевна переводит дух, задумываясь о былом. Мирная жизнь налаживалась тяжело. Вернулся колхоз, а в нем ничего нет. Пахали на себе, запрягаясь в плуг или борону. Потом из Германии пригнали истощенных коров, но они в пахоту не шли. Катина мать нашла в районе свою отобранную корову. Два года она ходила там в чужом стаде. Объявили: кто найдет свою скотину, заберет домой. Когда вернули Зорьку, на ней и пахали. В 1953 году Катя вышла замуж за деревенского парня Михаила Юревича. Он пришел из армии. Надо было строить свою жизнь с нуля. Тогда молодежь из разрушенных белорусских деревень звали на работу в Сибирь. Юревичи осели на Алтае, в Ребрихе, Михаил устроился на железную дорогу. Здесь родился их первенец. Потом переехали в Топчихинский район, а позже – в Барнаул.

Многое из того, о чем рассказывала Екатерина Васильевна, помнит и Нина Адамовна Бузенкова, в девичестве – Стрежек, хотя младше хозяйки на три года. Она осталась без матери в 1944 году, ей только исполнилось одиннадцать. Сирота жила в людях, пасла коров, нянчила чужих детей, учиться в школе не пришлось. В 16 лет получила паспорт и попала на работу в Калининградскую область. Там восстанавливали железнодорожные пути. Таскать шпалы и забивать кувалдой костыли образования не требовалось.

Рядом работали военные железнодорожники. С одним солдатиком, вологодским парнем Александром Бузенковым они и приглянулись друг другу. Он увез Нину с собой. У обоих имущество умещалось в один деревянный чемоданчик. Друг позвал их в Казахстан, в город Рудный. Два года там поработали, в 1957-м родился сын, и муж решил переехать на Алтай.

Прибыли в Барнаул на вокзал. Пока оглядывались, куда податься, увидели объявление: «Требуются рабочие на железную дорогу». Так Бузенковы оказались на разъезде Казарма, где жили всего тринадцать семей. И это время Нина Адамовна вспоминает как самое счастливое. Здесь их нашли земляки Юревичи. Когда перебрались в Барнаул, поселились рядом.

Друзья стали родственниками

- Екатерина Васильевна, какие у белорусов национальные праздники?

- В каждой деревне был свой престольный праздник, по-нашему - Кермаш. Он считался главным, собиралась вся родня. У нас он назывался Воздвижение, а за речкой в Будиничах – Пречистая. Все нарядно одевались, шли по селу, собирались вместе. Даже в голодный год налепим что-нибудь из гнилой картошки, соберем на стол у кого что есть и гуляем. Обязательно отмечали Новый год, Рождество, Крещение, большим праздником стал для нас День Победы.

- А как же 1 мая и 7 ноября?

- Это советские праздники, мы были единой страной и отмечали их, как и все остальные. А сейчас любим участвовать в мероприятиях, которые проводит «Белорусское землячество на Алтае». На День города, например, в парке Центрального района устраиваем выставку рукоделий, представляем тканые изделия и блюда нашей кухни, угощаем народ бабкой из тертой картошки, запеченной в чугунке с салом и луком, со сметаной – объедение. Готовим мочанку – тушеные ребрышки с подливом, запеченные яблоки и обязательно драники, они идут нарасхват.

Поинтересовалась, давно ли были в Белоруссии? Нина Адамовна ответила, что родни у нее там не осталось, поэтому ездить не к кому. А Екатерина Васильевна, работая на железной дороге, каждый год навещала родное село Межилесье, мать, других родственников. Потом был многолетний перерыв. Последний раз она была там в 2007 году у сестры. В деревне осталось пять стариков, молодые подались в город. Но кругом чистота и порядок, ощущения заброшенности нет. Пыльный шлях, по которому война катилась, давно заасфальтирован. С волнением навещала Екатерина Васильевна свое селище – усадьбу. Дома нет, а старый сад разросся.

- Была я и у другой сестры в Минске. Ее дочь меня по городу водила и все предупреждала, чтобы я переходила улицу только на зеленый свет светофора. Там с этим строго. Один раз торопилась в детсад за внучкой сестры, машин на дороге не было, только перебежала трамвайную линию – свисток милиционера. И откуда он взялся? В Минске очень чисто, пьяных на улицах не встретишь. Отношение к русским как к братьям. И здесь нас никто не делит.

В разговор вступает дочь Екатерины Валентина:

- На разъезде под Барнаулом, где я родилась, из тринадцати семей мы одни были белорусы. А жили очень дружно, одной большой семьей, никогда не ругались. А какие праздники устраивали и общие столы накрывали! Наряжались, песни пели русские и белорусские. Разъезжаться стали, когда дети выросли, но до сих пор дружим. При встрече с ними не сразу осознаешь, родственники это или друзья, так мы сблизились. Когда в школе училась, выступала на концертах, пела белорусские песни. Учительница всегда просила: «Валя, нарядись в национальный костюм». Мама их хорошо шила.

Руководитель белорусской диаспоры Софья Антоненко заключает:

- Кто бы что ни говорил, а наши народы - белорусы и русские – единая семья.

Наши посиделки закончились песнями и стихами. Оказалось, Екатерина Юревич с первого класса помнит стихотворение на белорусском языке про пограничника, которое она прочла без запинки, и про то, как «сын писал письмо отцу и поставил точку, дочка тоже к письмецу приписала строчку». А просили они отца сообщить, как ему воюется и сколько взял пленных. А потом Екатерина Васильевна вышла из-за стола, развернула большую кремовую шаль, которую семьдесят лет назад подарила ей мать, и задорно спела шуточную песню: «Бураки я копала, яки бильши в торбу клала». И будто помолодела, забыв про свои восемь десятков лет.