Мысли на склоне жизни

Он воевал, много и самозабвенно работал на разных должностях, увлеченно занимался самыми разными делами. А в последние годы по настоянию детей написал книгу воспоминаний «Прожитое», в которой рассказал не только о себе, своем поколении, но и поделился размышлениями о судьбах России и россиян. Воспоминания участника и очевидца событий очень интересны, написаны ярким, сочным языком, но я хочу предложить читателю философско-публицистические фрагменты заключительных глав этой книги.

Умом Россию не понять…

Россия никогда не была единомыслящей, единоверной, «тоталитарной».

Русский народ всегда был настроен критически к любым казенным установлениям и тяготел к «сектантству». Не хочу углубляться во все плюсы и минусы такого состояния, но что есть, то есть. К счастью, народ наш сберёг эту черту до сего дня, преодолев не только большевизм, но и отчетливые призывы и даже принуждение к единомыслию в ходе событий последнего десятилетия.

Рассуждая о родине, о своем народе, каждый поневоле говорит все-таки о себе. Собственный характер идентифицируется, сознательно или бессознательно, с национальным характером, и по-другому просто быть не может.

Вольно было Пушкину играючи переходить от «чёрт догадал меня родиться в России с душою и талантом!» к «ни за что на свете я не хотел бы переменить Отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог дал».

Между прочим, и то, и другое написано им в конце жизни с интервалом в каких-нибудь пять месяцев.

Русские останутся русскими. Нам никогда не стать американцами с их мощной тягой к успеху, не стать немцами с их трудолюбием и упорством, англичанами с их познаниями и надменностью, евреями с их бережливостью и религиозной жаждой, испанцами с их беззаветной отвагой... Мы нутром своим чужды одолевающему современный мир ницшеанству, нам трудно с уверенностью говорить «да» или «нет»; мы все больше сомневаемся, никогда до конца не чувствуя ни своей, ни чужой правоты.

Чтобы стать другими, надо изменить в себе быстроту тока крови и обращения мысли, скорость «обмена веществ». Возможно ли это, да и зачем? Не лучше ли мобилизовать свои положительные силы, понемногу изживая недостатки, которых на самом деле хватает у всякого народа? И не уместнее ли взамен проклятий кротко почтить память тех, кто вдохнул в нас жизнь и смысл и дал свое особенное лицо?

Много может вытерпеть человек русский. Слишком много. Иногда уж кажется: лучше бы поменьше. Даже в анекдотах, от которых европеец содрогнется: «Когда будут вешать, веревку с собой брать или казенную дадут?»

Революцию встретил с ужасом и надеждой, коллективизацию проклял и восславил, в войну погиб и вознесся, в застой умер и закалился. Но никогда не стоял так близко к духовной гибели, никогда не был так умело, так безнадежно опустошен, как сейчас...

Любить современное

Поживший человек знает, сколь ничтожно малую часть по сравнению с юностью составляют все последующие годы – ведь время жизни течет неравномерно. Но столь же неизбежно возраст отнимает юношескую резвость и склоняет к подведению итогов и раскаянию, занятиям достаточно грустным и монотонным...

Если теперь мы не находим у себя прошлого и не чувствуем настоящего, то рассчитывать на будущее также едва ли приходится, ибо время, отпущенное на человеческую жизнь, не бесконечно.

Достоевский сказал: «И кто же, скажите, обвинит тот народ, который невольно забыл в некоторых отношениях свою старину и почитает и уважает одно современное, т.е. тот момент, когда он первый раз начал жить. Нет, не исчезновение национальности видим мы в современном стремлении, а торжество национальности... По-нашему, цел и здоров тот народ, который положительно любит свой настоящий момент, тот, в котором живет...»

Обращаю внимание на эти слова, но уже с другой стороны. А именно: мы ведь так и не начали жить. И не начнем, пока не станем любить, почитать и уважать современное.

- Да что тут почитать и уважать? - слышу возмущенные голоса. А разное.

А многое из прочего, что сегодня на поверхности и видится таким важным – не более чем дешевая обертка или, как выражаются философы, «кажимость».

Сделаться человеком нельзя разом, а надо выделаться в человека – заключал Достоевский. В Европе этапы такой выделки достаточно хорошо известны, и мы привыкли отсюда глядеть на веками отшлифованную европейскую личность с завистливой тоской. Однако проявим же хотя бы долю того интереса к соотечественнику. Тому, кто в разгар пахоты вдруг отрывается от плуга и с онемевшим сердцем глядит на весеннюю березку, на облака в небе, на птицу в борозде. Кто в кровавом месиве войны способен посочувствовать «басурману», у которого своя пасха. Кто не хочет рушить построенный отцами мавзолей, даже если втайне проклинает лежащего в нем. Кто не рвется при первых же криках «Ату!» резать, рвать на части, убивать себе подобных, урывая в звериной свалке «законный» кусок.

Молодые мстительно, с какой-то эгоистичной ненасытностью твердят о себе как о потерянном поколении. Но, кто знает, может, это и не последняя беда. Они-то еще найдут идеал и еще успеют построить надолго крепкую жизнь.

А что делать тем, кому за 50, и кому уже поздно выправлять окостеневшую душу?

Мы жили, вполуха слушая ноябрьские призывы и майские доклады, конституционные обещания и статистические обманы. Нельзя сказать, что до нас не доходила своя и заграничная информация. Выуживали из забитых глушилками радиоприемников или умело выкраивали из цитат какой-нибудь «критики буржуазных течений». Так что когда плотины убрали, мы с тайным удовлетворением увидели, что удивляться-то почти нечему.

Мы могли стороной обходить парткомы и крайкомы, сыпать злыми анекдотами о первых людях государства и партии, но где-то в самой глубине христианской души знали, что начальная посылка о равенстве перед Богом, живущая со времен социальных утопистов Томмазо Кампанеллы и Томаса Мора, справедлива. Может быть, атеизм отскакивал от нас, и при всех «достижениях» все-таки не изломал души (отчего сейчас вчерашние безбожники пришли в церковь), что искание справедливости и братства приходило как бы обходным путем. А идеи христианства поэтому и победили, так как именно в России нашлось готовое христианское сердце и самая отзывчивая к идее братства душа.

Беловодье – царство потребления?

Русский человек, как никакой другой, тайно верит в Царствие Божие. Которое возможно и здесь – в земном труде, вере и любви, в общине и неустанно отыскиваемом Беловодье.

Не вина «простого» русского человека, что этой святой чертой воспользовалась нечистая сила идеологических сатанистов, что они снова, как в предыдущих двухсотлетних проевропейских искажениях его духовного существа, просто провели его на подмене слов. Доверчивый, он умел вынести эту нечисть за скобки и в самой последней тьме держаться за соломинку живой основы. У него еще оставалась великая Родина – могучее, возбуждающее и восхищающее пространство. У него осталась сменившая православие детская вера в историю, в последовательность развития – от древних ветвей общественного устроения к новым, все более сродным человеческой свободе и человеческому назначению с неизменным и обязательным общим благом в конце, социальным и идеологическим Беловодьем, ради которого, как ему казалось, все затеяно и ради которого он и мог вынести так много.

И вот оказалось, что Родина – это тоталитарная империя, что мечта о единстве – это посягательство на частную инициативу, что идея духовного равенства – это размывание прав личности, что великая история – это набор ложно истолкованных событий, а национальная гордость – это шовинистический атавизм. Столетие было предложено считать несуществующим (как и большевики велели вести отсчет от 1917 года), а с ним и поколения страдавших, бедствующих, воевавших, строивших и много добившихся людей. История остановилась и начала отрабатывать назад.

Сначала из вчерашнего учебника истории начали вырывать страницы, потом кинулись переписывать в точности так же задорно, только с противоположным знаком, как вчерашние переписчики, а теперь и вовсе этот предмет намерены исключить из духовного общения.

Что выберет человек

Вместо того чтобы догадаться наконец и сказать русскому человеку об исчерпанности «горизонтального» пути прогресса от рабовладельческого строя к коммунистическому и пойти наконец не указанной ранее, не до конца понятой Христовой дорогой – вверх, испуганная идеология, распродав все свое «сгнившее имущество», покружившись на месте, предложила отправиться назад.

И человечество не содрогнулось и даже, кажется, не осознало, что на его глазах совершилось нечто небывалое – умерла величайшая мечта о возможном равенстве, мечта о том, что человек станет достоин называться подобием Божьим и сознательно выйдет навстречу другому человеку. Ведь осмеянное теперь прежнее содружество могло стать прообразом новой общности, новой общины перед лицом мира. Но это, если бы его вождям хватило бы духовной и исторической ответственности покаяться и вместе повернуть к свету веры и общего труда. Однако они предпочли трусливо разбежаться...

Неизбежно со смертью старой христианской надежды предложено было отойти с исторической дороги и всему негибкому «рядовому большинству» зрелых, стареющих людей, которые не умеют радоваться погибели Родины и которые еще не забыли, что поддерживающая их мечта родилась в недрах церкви, в монастырских кельях, и которые после идеологического мусора продолжали верить, что рано или поздно истина потребует своего. И «из-под глыб» забьют живые ключи подлинной преобразующей веры, и обновленное сознание, сохраняя то здоровье, что наработалось за последние десятилетия, вернется в церковное лоно и претворит мучительный опыт и подлинное живое единое устремление к общественному согласию перед лицом смерти и общей христианской работе по преодолению этой смерти.

Душа скорбит, потому что когда опьянение пройдет и мы наконец догадаемся, что теперь пора постоянно тяжело работать для будущего, как уже сейчас очевидно, пойдем не к высокой ответственности своего русского христианского назначения, а теперь совсем без оглядки, с каким-то новым правом по пути самодовольной европейской цивилизации. А значит, все дальше и дальше от образа Божия, от вековечных идеалов равенства и любви, от лучшей бескорыстной мысли, которой могло гордиться человечество, к тупому и уже окончательному материализму. Как хотите, а жалко...

Если не пройдешь в молодости через трудности, потом, столкнувшись с каким-то препятствием, можешь сломаться. Я вижу – молодые люди пьют, а послужили бы в армии, такого могло и не быть. А все, что делается против армии, это делается с целью расшатать крепкие устои, традиции. Но это не удастся! Россия всегда гордилась армией.

Когда началась перестройка, хлынула волна обвинений всего и вся. На неокрепшие души выливается мутный поток пропаганды. И кто-то сбился, попал в тупик. В печати, на телевидении разнузданно, вызывая страх перед грядущим, распространяют секс, пропагандируется культ агрессии, апатии, эгоизма, самолюбия и сребролюбия. Проповедуется магия, колдовство, полтергейст, йога. Забыли Христа и его учение о любви…

Стоит вопрос: что победит, что выберет человек?!

СПРАВКА «АП»
Пётр Пименов родился в Залесовском районе в 1925 году в большой крестьянской семье. В 1941-1942 годах работал в колхозе и школьным пионервожатым, затем был призван на фронт. Воевал связистом, участвовал в форсировании Днепра, освобождении Украины, Венгрии, Австрии. После демобилизации в январе 1946 года Пётр Артемьевич много лет работал учителем, директором в школах, заведующим отделом народного образования в Залесовском и Советском районах, редактором районной газеты, занимался общественной работой. Активно участвовал в создании краеведческих музеев в Залесовском и Советском районах, до 85 (!) лет был музейным работником. Автор нескольких книг о предприятиях района, автор и составитель сборника «Советский район. История и современность». По своей инициативе Пётр Артемьевич выявил более тысячи ранее неизвестных фронтовиков, о судьбе которых рассказал в книге «Они ковали Победу. Они сражались за Родину. Трудармейцы». Один из первых лауреатов краевой премии имени Степана Титова. Вместе с супругой Анной Павловной воспитал шестерых детей. Активно участвует в патриотическом воспитании молодежи.