«Мне еще есть что сделать!»

Музыка из кинофильмов А. Тарковского, А. Кончаловского, Н. Михалкова прозвучала в исполнении симфонического оркестра филармонии (дирижер – Сесар Альварес, Испания). В программе участвовал муниципальный академический хор под управлением Александра Тарнецкого.

Барнаулу повезло вдвойне: он стал не только первым пунктом сибирского турне Артемьева, но и городом начала его гастрольной деятельности. «Вообще никогда нигде с гастролями не был, вот на старости лет…» - с улыбкой обратился он к публике, и она ответила благодарными аплодисментами.

Два вечера наслаждались гости филармонии удивительной музыкой Артемьева из кинофильмов «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Раба любви», «Утомленные солнцем», «Солярис» и других. Немногим посчастливилось побывать на авторских вечерах композитора (давно в филармонии не случалось подобных концертов с закономерным аншлагом), тем более пообщаться с Артемьевым. Потому «АП» предлагает запись пресс-конференции композитора для краевых СМИ.

- Эдуард Николаевич, масштабность вашего творчества поражает: вы - автор ораторий и кантат, хоровых и вокально-инструментальных сочинений, симфоний, сюит, инструментальной музыки. Работа в кино уводит вас от основной деятельности или помогает в раскрытии творческих возможностей?

- Убежден, да и сама жизнь говорит, что современный человек должен быть многогранным. Нельзя замыкаться на одной стезе. Я классический музыкант на грани эпох: в то время, когда окончил консерваторию, появилась электроника – ушел в нее с головой. И в кино попал благодаря ей. Я тогда только вступил в Союз композиторов, а композитор Вано Мурадели писал музыку к фильму «Мечте навстречу», одному из первых «космических» наших фильмов - об истории полета на Марс. Ему потребовалась электронная музыка, и он предложил написать ее мне. Все получилось случайно. И с тех пор я пишу для кино.

Могу написать и для симфонического оркестра музыку, могу работать с компьютером, электроникой. Это просто расширение палитры композитора, не более того.

- Вы создали музыку к девяти фильмам в Голливуде. Расскажите о работе на «Фабрике грез».

- Кончаловский уезжал из России, и, когда мы прощались, он сказал: «Мы еще с тобой поработаем в Голливуде!» Я-то думал, что мы расставались навсегда. И вдруг в 1987-м он звонит мне: «Я веду переговоры по организации твоего приезда...» Я прилетел в Лос-Анджелес обалдевший, и ведь там приняли хорошо (смеется).

Попасть в Голливуд просто так совершенно невозможно – надо с юных лет, с консерватории, шаг за шагом показывать себя. И, вероятно, когда-нибудь в этом случае ты пригодишься. Я приехал в Голливуд пятидесятилетним - со Стравинским это было возможно, меня же никто не знал. Показал продюсеру свои ноты, пластинки, а он заявил: «Это все Европа, нам совершенно неинтересно. Покажи, что ты можешь». Дал мне задание на неделю – несколько эпизодов из фильма «Гомер и Эдди». Я сделал, мою работу молча, с мрачными физиономиями выслушали, сказали: «О’кей, будешь работать!» - и уехали.

Голливуд – это фантастический мир. Там со всего света собраны люди. Национальность не важна, важно, что ты можешь. А если можешь – тебе открывается все сразу, потому что на тебе просто зарабатывают. Я приехал на одну картину, а остался там на три года.

- Расскажите о вашей первой встрече с Тарковским.

- Это тоже произошло абсолютно случайно - на вечеринке, где были художники, артисты. Меня туда пригласил Михаил Ромадин, нынче очень знаменитый художник. В то время Тарковский был известен лишь по «Иванову детству». Разговорились – ему кто-то сказал, что я занимаюсь электронной музыкой.

Позже Тарковский пришел ко мне в студию, послушал, говорит: ну что, давай поработаем вместе. Вот так очень обычно, по-деловому… Когда мы стали вместе работать, он сказал: «Мне твоя музыка не нужна, нужен твой слух и композиторское мастерство, чтобы ты шумы организовал». Обычно шумы в кино чисто формальная вещь, а он захотел, чтобы, когда Крис прощался с Землей, публику «доставало». Ну, там был долгий путь, долгие поиски…

Тарковский остался работой доволен, приглашал меня в другие картины. И даже на «Ностальгию». Приехал в Москву на несколько дней, договаривались с итальянцами, потом все рухнуло, потому что я не член итальянского профсоюза музыкантов (а там это обязательное условие). Но можно было вступить, внести взнос 5 тысяч долларов (смеется). И ведь он поразительно поступил: у меня в таком случае композитора вообще не будет! И сделал все на подборе. Последний раз я его тогда видел…

- Можем ли мы надеяться, что опера «Преступление и наказание» будет поставлена?

- По договору право первой постановки - у Андрона Кончаловского, мы без него не можем ее поставить, а он бесконечно занят, у него проекты, картины. В 2008 году, перед тем как начать работу над «Щелкунчиком», я ему говорю: давай делать оперу. Даже с Большим театром шли переговоры, и вдруг неожиданно согласился театр Станиславского. Но тут грянул кризис.

Кончаловский очень надеялся на успех «Щелкунчика», на те финансовые группы, московские банки, которые нас финансировали, – фильм стоил 96 миллионов долларов. Картина провалилась… Не понятно почему – фильм, я считаю, замечательный. Но он еще свое возьмет: его будут показывать каждое Рождество в кинотеатрах. Думаю, он окупится лет через десять - пятнадцать.

Проект оперы стоит 7 миллионов долларов. Был приглашен выдающийся художник Фишер, который «делал» Олимпийские игры в Пекине. Он создал не только эскизы – полную разработку. Но сейчас все остановилось, и, когда работа возобновится, не знаю.

Это вообще трагическая история. Мама моя ждала, когда я закончу оперу, – умерла, не дождалась. Я наконец-то ее закончил, теперь дожидаюсь постановки… Мне очень хочется ее увидеть, я очень верю в это сочинение: я там выразил все, что умею, и все, что чувствую. Так все сошлось – и звезды, и силы мои сфокусировались. Я могу сказать, что обо мне как о композиторе можно судить по этой опере. Плох я или хорош, по этой опере можно сказать.

- Сейчас очень модно не любить Никиту Михалкова. По вашему мнению, это справедливо?

- В России очень не любят сильных людей, лидеров… Я не знаю, откуда это. Природа ли русского человека такова: мы все общественные существа, Россия выживала обществом всегда. Единица – это всегда подозрительно: почему он такой? Это с одной стороны, с другой – Михалков просто очень независимый. Он отстаивает свое мнение. Никита Сергеевич – замечательный человек, мой друг уже больше сорока лет. Он помогает всем, кто к нему обращается. Повторюсь, удивительное сочетание личности и мощности, видимо, не всем нравится…

- Вас называют отцом отечественной электронной музыки. Вы довольны тем, во что она превратилась сейчас?

- Видите ли, это путаница в умах. Есть музыка, которая играется на электронных инструментах – та же тональная музыка (например, для скрипки, но играет ее синтезатор).

Но есть направление, которое возникло в 1946 году. Французский композитор Пьер Шаффер тогда устроил концерт шумов на радио. Он убедил редакторов государственного радио, что шумы та же музыка, которую надо организовать композиторским мышлением. Шла передача, и вдруг – грохот, продолжавшийся сорок минут… Публика возмутилась, стала писать письма. Дикий скандал закончился увольнением звукоинженера. Таким было рождение электронной музыки.

Эта музыка - элитарное направление, не связанное ни с какой популярностью. Она существует во всем мире при университетах только за счет правительственных субсидий. Люди, фанатично преданные своему делу, живут за счет грантов. Они делают прорывы – идейные, технические, какие угодно. Все идеи, которые приходят в поп-музыку, оттуда. И это отдельное направление ничего общего не имеет с так называемой электронной музыкой – музыкой популярной.

Я чувствую, что музыка соединяется в некую единую реку, как было во времена Моцарта. Тогда в ней не было разделения – Моцарта играли в деревнях и он писал танцы, это не считалось зазорным. Потом все растеклось на огромные ручьи-направления… Сейчас все вновь собирается.

В настоящее время искусство стало частным случаем информативного поля. В ближайшие… может, сотни лет не будет лидеров в искусстве. Мы работаем в информационном поле, каждый делает свое дело. Нет таких лидеров, как Шагал или Шнитке, например. Поле пульсирует, человек там может найти все что угодно для самопознания. Музыка, искусство сейчас стали частным случаем. Хорошо это или плохо, не знаю, но это факт.

- У вас есть преемники?

- Нет, у меня нет учеников. Один джазовый музыкант считает себя моим учеником, но он никогда у меня не учился. Я долгое время, 25 лет, преподавал инструментовку, оркестровку. Но когда смог существовать без преподавания, ушел, потому что это не мое дело.

- Современные российские режиссеры часто к вам обращаются?

- Все время, но с молодежью я не работаю - просто потому, что у нас другое понимание. Были у меня опыты в Германии с молодым режиссером. Мы общались на английском. Но язык был небогатый, и это тоже, видно, было препятствием. Говоришь об одних вещах, но ощущения разные, понимание другое. В кино очень важно с режиссером найти о чем говорить. Мы можем говорить об одних и тех же вещах, но разными словами - и друг друга не поймем. В России сразу отказываюсь от предложений молодых режиссеров.

- Как родилась музыка к фильму «Водитель для Веры»?

- Мне позвонил Павел Чухрай. Я был ужасно занят, говорю: «Паша, я не могу никак! Я помру, если еще возьму одну работу». Но он стратег и психолог: «Ты посмотри, а потом, может, кого-то порекомендуешь». Это он такой ход придумал, я уж потом догадался. Взял, а фильм так меня захватил! (Смеется). Считаю, что это совершенно замечательная история.

- Представим, что Эдуард Артемьев-композитор пишет произведение об Эдуарде Артемьеве-человеке. Какое оно будет?

- Все время этим занимаюсь (смеется) и скажу, что я жестокий критик самому себе. Если б не было заказа, в котором оговаривается срок, я бы, наверное, писал всю жизнь, доводил до ума. «Игра в бисер» Гессе – вот это точно мое занятие, люблю это. Как правило, когда я слушаю написанную музыку, замечаю массу ошибок, но… заказ уже сделан.

Сегодня звучала музыка кино, адаптированная специально для концерта, не буквально взятая, а расширенная. И сейчас я слушал так - «это бы тоже переделал»…

Мой учитель Шапорин (композитор и педагог, профессор консерватории им. Чайковского. – Прим. «АП») заметил этот недостаток. Он говорил: «Иди дальше, потом вернешься. Надо закончить, пиши пластами, бросай, если не получается…» Нет, я буду сидеть над двумя тактами помирать… Немножко это преодолел, но все равно осталось еще.

- Если бы вы стали министром культуры…

- Никогда! Не мое дело, я просто совершенно этого даже не представляю. Я – кабинетная крыса, из дома не выхожу, особенно зимой. Зиму ненавижу, хотя сам родом из Сибири (смеется). Иногда выезжаю на дачу. Но там вышел из дома - и земля. А здесь выходить, спускаться… потеря времени.

- А отдыхать тогда как?

- Да уж давно не отдыхаю. Я не устаю. Сплю четыре часа, мне достаточно, уже втянулся. Пять часов - это просто роскошно. Правда, бывает время, когда, видимо, переработаешь – отсыпаешься, раз в месяц.

- Можно ли сделать прогноз, как дальше будет развиваться музыка?

- Мурзин в свое время построил синтезатор АНС - аппарат, в котором рисуя, кодируя определенным образом звуки можно нарисовать свое исполнительское видение вещи. Хотел сделать, чтобы композитор обходился без посредников – звукорежиссеров, исполнителей, дирижеров. Но в то время не было еще технических возможностей. Сейчас это вполне реально.

Музыка – последний бастион профессионального искусства, которому нужно было долго учиться. Сейчас компьютерные технологии позволили людям способным, одаренным творчески, почувствовать: как будто не надо учиться, есть программы, которые тебе помогут твою идею реализовать. Я считаю это очень положительным, потому что профессионалы должны выше ставить планку. Да и рост любого человека вероятен, когда он ставит планку немного выше своих нынешних возможностей. Если ты «на этой планке», ты останешься там навсегда. Это не моя мысль – Шапорин мне все время говорил: поднимай планку!

- Как вам понравился наш оркестр?

- Я доволен, музыканты очень хорошие. Очень доволен Сесаром Альваресом, который блестяще все организовал. Я с этим дирижером познакомился в Томске на фестивале и попросил, чтобы мне помогли его «заполучить». Он все быстро схватывает, легкий, мобильный и, самое главное, талантливый человек.

- Есть ли у вас любимый фильм среди тех, к которым вы написали музыку?

- «Раба любви». В семье в то время был трагический эпизод: моя жена разбилась на автомобиле, еле жива осталась… И еще «Солярис» Тарковского. Некоторые считают его проходной вещью, а для меня она очень важна. Что-то там меня очень сильно зацепило. История Харри... Неизбежность… Тарковский всегда говорил: «Ты пойми, у человека когда-нибудь будет возможность прожить вторую жизнь. Но он проживет ее так же. Судьбу изменить нельзя, лучше этим не заниматься».

- Расскажите о ваших творческих планах.

- Я сейчас отказался от всех работ до мая, мне надо закончить концерт для фортепиано, который я начал давным-давно. И концерт для скрипки. Еще одну оперу затеял с Андроном Кончаловским. Дай бог сил, я очень хочу это сделать.

Мне еще есть что сделать!