Многие эвакуированные и депортированные на Алтай стали зэка

Выставка «По законам военного времени» в Госархиве рассказывает о репрессиях в годы Великой Отечественной.

Приговорённые

С фотографии на нас смотрит старик. Щупленький, усталый, с невеселым взглядом. Обращают на себя внимание его руки – руки много работавшего человека. Вероятно, он начал трудиться еще до революции. Быть может, занимался отхожим промыслом: летом работал дома и в поле, в зиму уходил на заработки в чужие края. Такой вывод можно сделать, глядя на пожелтевшую фотографию. И его подтверждают фигуры речи и правописание архивного документа:

«Т. Делектору Рубцовскаго свекло совхоза от. Рабочего Плотника Никифорова К.И. в торичноё Заевленiе В настоящем Прашу Вашего Разрешенiя уволить меня сработы Паслучаю того что у меня Одежды и обови для зимнiго сезону нет и купить Ниуходит Ничего Патаму что зар-плата малая существавать Нечем и Посему Прошу уволить затепло (нрзб) июля 1941 года Патаму что меня здес зима напугала Прашу ни отказать в чом и расписуюся».

Вторичное заявление не было удовлетворено, но Кузьма Иванович Никифоров не вышел на работу. Было это за три дня до войны. Судили же нашего героя уже по законам военного времени. Приговор – ВМН (высшая мера наказания).

У Анны Беспятовой, съемщицы крутильного цеха меланжевого комбината, к 29 годам уже имелась судимость – за опоздание на работу ее приговорили к четырем месяцам исправительно-трудовых работ. С соседками по комнате общежития дружбы не получилось: не нравились Анне их гости-мужчины. Обернулась взаимная неприязнь находкой в грязном белье – портретом Хрущева, якобы разорванным Анной. Приговор – ВМН.

Василия Пахарукова из села Маральи Рожки Чарышского района арестовали в сентябре 1942-го. Но навряд ли отвоевавший год наш земляк был бойцом опытным, ибо служил он поваром. «Сколько времени вы находились в уборной?» – допрашивал его особист. Потому что за время отсутствия солдата пропало его ружье, которое он оставил на бричке. Было и другое отягчающее обстоятельство: у Пахарукова нашли вражескую листовку – пропуск на сторону немецкой армии. Не успел ее солдат использовать для бытовых нужд… Приговор – ВМН.

Василия расстреляли через день после ареста. Кузьме Ивановичу и Анне повезло – приговор в их отношении был отменен.

О сбережении

Об этих и многих других героях, объединенных одной общей статьей, 58-й, рассказывает экспозиция в Госархиве.

Дарина Шорина, ведущий археограф отдела публикации и использования документов ГААК отмечает такой факт:

– Помимо той истории, о которой мы всегда говорим, вспоминая Великую Отечественную, – сражения, победы – не нужно забывать о том, что и в годы войны продолжались репрессии. В результате их пострадало немало военнослужащих и мирных жителей, вся страна несла потери. И потери немалые: кого-то приговаривали к высшей мере, кто-то срок отбывал в лагерях – но и там было немало жертв, люди умирали до освобождения.

Казалось бы, тогда все силы должны были быть брошены на борьбу с врагом. Но фактор сбережения населения оказался недействующим, и в начале войны, в 1941–1942-м, репрессивная машина была запущена быстро.

– Каждая выставка в этом маленьком зальчике – всегда большое потрясение. Согласитесь, равнодушным эта экспозиция не может оставить даже знатоков, специалистов? – задаю я вопрос.

– Я не могу оставаться отстраненной, любое следственное дело берет за душу, – отвечает Шорина. – Когда ты его открываешь, то перед тобой встает и военная история, и судьба отдельного человека. Казалось бы, стандартные процедуры допросов, шаблонные фразы – всё было отработано годами… Но кто-то из обвиняемых хранил фотографии родных, записные книжки, тетради с цитатами и стихами. И ты открываешь для себя человека, ты понимаешь, какие испытания он проходил, когда унижали на допросах, когда свидетельствовали против него порой даже близкие люди.

Ведь дела этого периода в основном строились не на вещественных доказательствах, а на устных показаниях якобы свидетелей. И позже это стало основным фактом для реабилитации. Многие «свидетели» после шестидесятых годов изменяли свои показания. Задаешь себе вопрос: почему они наговаривали на людей? Кто-то из боязни, другие – по причине личной неприязни, из зависти, из ревности. Эта искра превращалась в пожар, который для обвиняемого мог закончиться заключением или смертным приговором.

– Первый раздел экспозиции называется по известному приказу «Ни шагу назад!»…

– Да, это призыв приказа Наркома обороны СССР от 28 июля 1942 года № 227. И то были не просто слова – приказ очень четко приводился в действие.

Часто экскурсанты задают вопрос, сколько человек было репрессировано во время войны? Мы сейчас многие документы рассекречиваем – ведь прошел срок давности, 75 лет. И никто не может сообщить точную цифру жертв… Ведь одно следственное дело порой включает в себя несколько персон.

Меня впечатлила судьба Василия Панфилова. Он всю жизнь проработал врачом, в том числе и в Шипуновском районе. Василий Васильевич пострадал из-за того, что сердце его болело за дело. Он понимал, что можно спасти человека, но нет необходимых средств и оборудования. И как неравнодушный человек, Панфилов не мог молчать. В следственном деле цитируются его слова о лучшем медобеспечении на немецкой стороне. Врача обвинили в антисоветчине…

Мирный тыл

Тяжко приходилось и воинам, и населению оккупированных территорий. Было ли жителям тыла легче?

– На наш край возлагались не просто надежды, а обязательства, – рассказывает Дарина Шорина. – Мы должны были поставлять и хлеб, и мясо-молочную продукцию, и обмундирование, и патроны… Существовали нормы, которые нужно было выполнять, невзирая на отсутствие рабочих рук и техники. Неслучайно раздел о жителях края назван «Под пристальным вниманием»: люди, работавшие в колхозах и на предприятиях, тоже попадали под прессинг.

Многие из наших читателей помнят такую примету советского прошлого, как политинформация. Во время войны это слово означало нечто другое: политинформация о фактах враждебных действий антисоветских элементов практически каждый месяц с начала войны поступала в соответствующие органы. По каждому району края эти самые органы составляли списки. В них вносились данные неблагонадежных элементов: служивших у Колчака; кулаков и членов их семей; граждан, имевших репрессированных родственников. Даже семьи фронтовиков при наличии репрессированных родственников попадали в эти самые списки.

Работать председателем колхоза во время войны было порой смертельно опасно. И это вовсе не преувеличение. В экспозиции можете увидеть документы по делу Спириной и Балышевой. ВМН для них могла стать реальностью. Ведь председатель дала указание спрятать зерно в отходах. Но следователи понимали, что она не для себя это сделала, а чтобы не дать умереть с голоду землякам.

Вот тут-то нельзя не сказать о личностном факторе: не все особисты свирепствовали, иные могли войти в положение обвиняемого. Но были и особо рьяные служители закона, кровью других расплачивавшиеся за свое тыловое существование. Готовя выставку, Дарина Шорина заметила, что, например, в Бийске было много осужденных учителей. «Групповых дел, как в тридцатые годы, не случилось – а ведь надо было! – говорит она. – Тогда объединили педагогов искусственно в группировку. Студенты бийского, барнаульского педучилищ тоже пострадали».

«Убедительно просим разрешить срочно вопрос о снабжении хлебом» – таков был посыл письма Молотову, написанного Алексеем Дмитриевичем Самариным – уроженцем села Коробейниково, работавшим учителем в бийской средней школе. Но заботился он не о себе – о детях: «Вы живете в Москве, в красивой роскошной столице и, конечно, не можете думать о всем том, что переживают дети и вместе с ними их кормильцы». Самарина тоже обвинили в антисоветской деятельности.

Многие люди, эвакуированные и депортированные на Алтай, могли бы стать мирным населением. Но стали – зэка. И о них рассказывают материалы экспозиции.