Павел Гутионтов о журналистике и о себе

Павел Гутионтов – легенда российской журналистики. «Московский комсомолец», «Комсомольская правда», «Советская Россия», «Известия» – это газеты, в которых он работал. Он пробивался (во всех смыслах) в арктические льды. В Карабахе он старался мирить армян и азербайджанцев. Писал статьи, после которых рушились карьеры и восставали из пепла проклятые и забытые. Вот такой, считает секретарь Союза журналистов России Гутионтов, и должна быть профессия журналиста…

– Как вы пришли в журналистику?

– В 1970 году после школы, мне еще не было 18 лет, я пришел в «Московский комсомолец», тогда это была, на мой взгляд, лучшая газета в стране. Моим первым начальником был Саша Аронов, не оцененный страной поэт, на мой взгляд, великий. Все на свете знают эти его строчки:

Остановиться, оглянуться
Внезапно, вдруг, на вираже,
На том случайном этаже,
Где вам доводится проснуться…

Это вполне проходимые стихи были. Но его первая публикация была в 1959 году в первом номере «Синтаксиса» у Алика Гинзбурга (диссидентский альманах, в котором, например, впервые увидели свет стихи Бродского. – Прим. «АП»), и после этого, конечно же, нигде он напечататься не мог. И он же, кстати, автор одной из песен в фильме «Ирония судьбы...» – «Если у вас нет собаки». Хотя у него по-другому: «Когда у вас нет собаки». Он был одним из крупнейших мыслителей, умников своего времени. Сейчас ему исполнилось бы 80 лет, я собираю книжку его стихов вместе с его женой и друзьями.

– Он влиял на вас как-то?

– Я к нему пришел никаким, я был никто, ничего. А вышел от него действительно другим.

Хотя о журналистике он не говорил. Он написал. Над столом у него висела памятка:

«Еще раз к вопросу о сходстве между профессиями журналиста и водопроводчика.

1. Гениальных водопроводчиков не бывает.

2. Даже самая извилистая труба не обязательно самая надежная.

3. Водопроводчик имеет право думать, что работает за трешку, но на самом деле это не так.

4. Много воды – это тоже плохо.

5. А совсем без воды нельзя». Ничего лучше про журналистику я не знаю. Это он сочинил.

– Понимание, что есть добро, а что – зло, этот компас откуда? От родителей, от книжек?

– Мне хотелось быть на хорошем счету у хороших людей. Это значило не только хорошо писать, но и размышлять над тем, что ты пишешь. Этому надо было учиться. Я читал «Овода» и «Как закалялась сталь», но не могу сказать, что они так уж перепахали мой характер. Аронов, Юрка Щекочихин, еще человек двадцать – тридцать – да. Витя Хенкин, великий мой старший друг, шахматный обозреватель, при этом настоящий герой войны – три года на Ленинградском фронте комвзвода разведки. С искалеченной ногой и орденами вернулся в Москву, и тут пришли из НКВД арестовывать его папу. Хенкин достал пистолет и сказал: «Я вас всех перестреляю». И они четыре дня стояли под дверью. Потом папа сам сдался. А Хенкину все это сошло. Вот эти люди на меня влияли. 

Моим очень хорошим другом до сих пор остается капитан атомного ледокола «Леонид Брежнев» Анатолий Ламехов. В 1983 году во льдах застряло более 60 судов, «Комсомолка» послала меня в Арктику писать об этом, я полулегальным способом попал на атомный ледокол. А в то время – режимный объект. Капитан Анатолий Ламехов говорит: «Документы! Допуск для работы на атомных судах!» Я ему про «Комсомолку», а он: «Ты дурной? Я тебя в КГБ сдам». И тут я ему говорю: «Вы мне еще деньги должны». Дело в том, что за несколько лет до этого на пробном рейсе ледокола был наш корреспондент Алик Шумский, мой друг. А потом он погиб в автокатастрофе, мы делали о нем книжечку, и этот самый Ламехов прислал к нам в редакцию телеграмму: «Если можно, вышлите книгу, оплату гарантирую». Я отослал ему книжку за так и приписал: «При встрече рассчитаемся». И вот встреча. Я ему это рассказал. После этого он запер дверь, вытащил коньяк, говорит: «И что мне с тобой делать?» Я: «Оставить». Он запросил разрешение у министра. И в конце концов договорился. Вот мы с ним до сих пор дружим…

– Сейчас считается, что в советские времена задачей прессы было облизывать партию и правительство…

– В 1985 году я пришел работать в «Советскую Россию», это была тогда самая смелая газета страны. С начала 80-х до 1986 года редактором там был Михаил Федорович Ненашев, профессор из Челябинска, секретарь обкома партии Челябинска, потом заместитель завотделом пропаганды ЦК КПСС, а потом его отправили руководить газетой. Человек удивительный,  обремененный идеей, что от него что-то зависит. Он искренне пытался исправить ту страну и партию. А для этого, он считал, газета не должна печатать положительных материалов вообще! Когда меня ему представляли, он сказал: «Вы идете возглавлять отдел молодежных проблем, думаю, вам надо поставить какую-то цель. Не буду давать советы, но такой целью должно быть ну, думаю, закрытие комсомола». А я до этого работал 15 лет в молодежных газетах. Комсомол каждое утро выпивал по стакану моей свежей крови! Но я говорю: «Как? Как?» Он повторяет. Я смотрю – вроде бы трезвый человек. Портрет Ленина в кабинете висит, книги Ленина в шкафу стоят. Он говорит: «Надо понять, чем занимаются эти люди. Мы их кормим, поим, а они плодят бюрократов. Они чем занимаются?» И первая моя большая заметка была о лучшем райкоме комсомола Татарии: там школьники выпускного класса выступили с инициативой остаться работать в родном колхозе, а когда окончили школу, серьезные люди, понимая, что никто на самом деле оставаться не собирается, решили выдать им аттестаты только в сентябре, чтобы они не успели уехать. Я об этом написал, и этот материал мне швыряют в лицо со словами: «Иди в «Пионерскую правду»! А ты в обкоме партии был?» Говорю: «Был». – «С кем разговаривал?» – «Со вторым секретарем». – «Так что же ты его не…» Ну и там несколько слов. Я забираю текст и вписываю два абзаца про второго секретаря Татарского обкома партии. Только возвращаюсь в кабинет, прибегает секретарша и говорит: «Не уходите никуда, ваш материал в номер ставят». Критический материал – пять колонок снизу доверху на полосе формата А2 в газете – органе ЦК КПСС!

– Я вот слушаю вас и завидую масштабам, темам. А юное поколение журналистов завидует?

– Я как-то разговорился с молодым журналистом с одного известного сайта, стал рассказывать ему какие-то байки. Он впал в такое человеческое изумление... Он не верил, что так бывает, что журнастика бывает такой… Ребята из сегодняшних газет ездят только на саммитты, чемпионаты мира, на катастрофы, на войну. А по письму трудящихся, жизнь посмотреть? В мое время основная командировка – это письмо, конфликт маленьких людей. И написать надо так, чтобы было понятно, что ты говоришь о большом мире.

Вот был у меня сюжет: в поселке Вихоревка Иркутской области школьная училка поставила двойку парню, чем превысила процент неуспевающих и не допущенных к экзамену. Директриса поправила в журнале, и началась фантасмагория. Учительницу доедают с костями. 80 процентов народу там – бывшие зэки. И вот это надо было раскапывать. Для сегодняшних журналистов это непредставимо. Они ни в одной точке с этим сюжетом не смогут пересечься. А все журналисты, у кого я учился, занимались именно этим. Эта журналистика для людей и про людей. А ничего другого не допускалось. Она потому и за душу брала всех снизу доверху. Я в «Советской России» написал один критический материал, пришел на работу утром, и главный редактор Валентин Чикин ласково, что не было ему свойственно, меня спрашивает: «Где ты был? В полдевятого утра по всем телефонам тебя искал Громыко. Он прочитал твой материал и хотел поделиться своими впечатлениями. Просил передать, что тебе благодарен». А Громыко был одним из главнейших руководителей страны…

– Вы когда-нибудь мыслили свою работу как миссию? Или она сама получилась как миссия?

– Я думаю, что она как миссия у меня не получилась. Журналист, которому все равно, что он пишет, плохой журналист. Он не получит ни славы, ни денег. Рентабельнее быть принципиальным журналистом.

– Вот вы это говорите как-то так, будто стесняетесь того, что у вас есть принципы…

– Я не стесняюсь, но не горжусь. Это глупо – гордиться тем, что у тебя есть принципы. Я стал поспокойнее. Принципы какие-то есть у каждого. В конце 80-х я был уверен, что журналисты, которые пишут против перестройки, придуриваются. Делают это за хорошие бабки. Потому что нормальный человек писать против того, что так нравится мне, не может. А теперь понимаю – может. Человек более сложное существо, чем мне кажется...