Судьба как законченное произведение

Одним из гостей минувших Шукшинских дней стал Алексей Варламов – писатель, филолог, исследователь русской литературы ХХ века, лауреат престижных литературных премий.

На чтения он приехал в том числе в качестве автора готовящейся книги о Шукшине в серии «ЖЗЛ». По словам автора, сейчас он находится «на уровне «Калины красной», так что книга близится к завершению. Мы поговорили с Алексеем Николаевичем о том, что его особенно интересовало в судьбе нашего знаменитого земляка.

– Алексей Николаевич, это ведь будет уже седьмая биография за вашим авторством в серии «ЖЗЛ». Чем вам так интересен жанр жизнеописания?

– Меня всегда интересовало, что такое человеческая судьба как законченное произведение. И в Шукшине для меня самое любопытное даже не то, что он написал, снял и сыграл, хотя это гениально, а каким был человек, который это сделал, как он прожил свою жизнь. Впрочем, изначально это интересовало меня и в моих героях!

– Мне кажется, судьба Шукшина в этом смысле особенно литературна.

– Абсолютно! Я уже достаточно много написал книжек, но его судьба… Совершенной ее трудно назвать, но она невероятно загадочна, заряжена и энергетична. Я хорошо понимаю людей, которые попадали под его обаяние: он, кажется, обладал почти гипнотическими способностями. Это ведь невероятно: парень из глубинки – и как он все-таки взлетел! Причем мне более интересны именно начальные моменты этого взлета, потому что потом, когда его талант был уже очевиден и пришла известность, пробиваться в Москве было немножко легче. Но его стартовая площадка находилась ниже нуля и столько обстоятельств было против него!

– Вы для себя уже ответили, в чем секрет этого взлета?

– Он говорил про своего отца Макара Леонтьевича, что он был «двухсердечный», двужильный. Я не очень мистический человек, но мне кажется, что то, чего его отец не прожил, каким-то образом передалось сыну, помогало ему и подталкивало.

Еще для меня очень интересны его отношения с советской властью. С одной стороны, есть свидетельства, что он испытывал к ней дикую ненависть, но с другой – когда смотришь биографию Шукшина, видишь, как много людей из Коммунистической партии ему помогало: получить паспорт и вырваться из деревни, потом – московскую прописку и так далее. Без их помощи он просто не состоялся бы. Получается, социализм, который одной рукой его губил, другой возносил. И в этом смысле Шукшин – абсолютно русский человек 20 века, искалеченный и одновременно поддерживаемый советским режимом… Вот такой колдовской, сложный, трагический замес, помноженный на генетику.

– Известно, что Шукшин в значительной степени сам был творцом собственного мифа…

– Он, безусловно, создавал свой образ. В восьмитомном собрании сочинений меня поразили письма, которые он писал с флота: такие письма мог писать доцент университета, кандидат наук, там сложный книжный стиль. Поэтому идея, что явился в Москву такой парень в кепке, в сапогах, который ничего не знает, – это все легенды, которые он сам же и создавал. Их было много, а биографу заниматься демифологизацией всегда очень интересно.

Еще одна вещь, которая меня в Шукшине поразила: я написал много книжек и про всех своих героев примерно могу сказать, что они делали в то или иное время. В жизни Шукшина мы толком не знаем, что было между 1947 годом, когда он ушел из села, и 1949-м, когда попал на флот. Работал в Калуге, потом во Владимире, потом еще где-то –там временные провалы. Исследователь Владимир Коробов считал, что он просто в тюрьме сидел в это время, отсюда и «Калина красная». Это, конечно, вряд ли, но впоследствии он писал матери и сестре: «Не хочу говорить о прошлом… Поклялся ничего о себе не говорить». То есть явно темнил, и этого в его жизни довольно много.

Поразительная вещь – его отношение к родному отцу. Считается, что именно о нем – Степан Разин, «Я пришел дать вам волю». Но все-таки это метафора. И почему он все-таки Шукшин? Ведь мать дала ему безопасную фамилию Попов, тем не менее он Шукшин. Наконец, еще одна невероятная загадка: как он попал на флот? В секретную элитную часть! Ведь у него не было членства в ВЛКСМ, не было толком и образования!

– Предположу, что невероятная харизма помогала ему и в этом.

– Вот и я думаю, что его фраза «мне везло на добрых и умных людей» означает, что он просто умел обаять, обворожить, располагал к себе. Как обаял редакторшу журнала «Октябрь» и редакторшу журнала-антагониста «Новый мир», и обе ему помогали. Вот в этом Шукшин.

– Вы затронули тему Степана Разина. Когда исследователи говорят о его неснятом фильме мечты, они абсолютно уверены, что это был бы мощный шедевр.

– Мне кажется, что этот фильм не увидел бы свет в Советском Союзе и даже если бы его позволили снять, положили бы на полку. Это был бы страшный со всех точек зрения, жестокий фильм (если уж Тарковского ругали за «Андрея Рублева»!). Ведь Василию Макаровичу не дали снять «Степана Разина» не из-за идеологии. Этот фильм зарубила государственная сценарно-редакционная коллегия, в которой сидели достаточно либеральные кинематографисты, люди с большим вкусом. Они пришли в ужас от жестокости, которая была в сценарии, а Шукшин стоял на своем, не соглашался ни на какие цензурные посягательства. Мы можем только гадать, каким бы был фильм, но я думаю, что это было бы выдающееся произведение, которое посмотрел бы далеко не всякий человек.

А для Шукшина это был бы фильм про его отца, поскольку он считал его повстанцем, контрреволюционером. Знаете, я очень люблю одну сцену в воспоминаниях Василия Белова: конец 60-х, они идут по северному лесу и Шукшин, задыхаясь, говорит, что мечтает снять фильм о восстании зэков на Чукотке. Он тогда точно не знал, что его отец расстрелян, предполагал, что он, может быть, в заключении. И ему казалось, что он тоже из тех людей, которые поднимут это восстание.

– А что вы думаете о его встроенности в различные литературные течения тех лет?

– Само понятие «деревенщики» немножко странное, но родился такой термин, так что давайте с ним работать. В литературной судьбе Шукшина особенно интересен переход из «Октября» в «Новый мир», в котором Твардовский не принял Шукшина, хотя и печатал. Когда смотришь архив, письма, дневник Твардовского, который целые страницы пишет про Солженицына, Белова, Искандера и других авторов, про Шукшина там – ни слова.

Вообще, мой любимый Шукшин – поздний, 1973-1974 годов. В этих рассказах он другой. Он и сам признавал в интервью, что уже не может изображать деревню как в 60-е годы – он менялся, стал злее, раздраженнее. Это тот самый случай, когда можно точно сказать, что человек до конца не раскрылся.

– Напоследок спрошу, каким образом вы выбираете героев своих жизнеописаний?

– Человек должен быть просто интересен и издательству, и мне. Судьба Шукшина как раз была мне всегда интересна. И еще, именно с ним больше, чем с кем-либо другим, меня мучает вопрос: а что бы он сказал в 1985-м, 1991-м, 1993-м? 
А сегодня? Его авторитета очень не хватает. Я, например, люблю Александра Исаевича Солженицына, но он изначально отрекся от всего советского, и его взгляд – это всегда взгляд со стороны. Кстати, он очень любил Шукшина, а Шукшин очень уважал Солженицына, это тоже нужно понимать. Но мне кажется, что человек, который погрузился в этот советский «материал», пропустил его через себя, мог бы точнее сформулировать, что происходит, лучше понять психологию сегодняшнего россиянина. Так что мне примерно понятно, что сказал бы в эти переломные моменты истории Солженицын или Василий Белов, но что сказал бы Шукшин – загадка.

СПРАВКА
Алексей Варламов окончил филологический факультет МГУ, защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Преподает в МГУ русскую литературу начала ХХ века, ведет творческий семинар в Литинституте. Автор ряда рассказов, повестей и романов, публицистических и литературоведческих статей.  Лауреат премии «Антибукер», национальной литературной премии «Большая книга». В серии «ЖЗЛ» выпустил книги о Михаиле Пришвине, Александре Грине, Алексее Николаевиче Толстом, Григории Распутине, Михаиле Булгакове, Андрее Платонове.