ЭВАКУАЦИЯ ВО СПАСЕНИЕ

Зловещее слово «эвакуация» переводится с латинского «evacuare» как «опоражнивать». Хотя современные словари истолковывают это понятие, как вывоз людей, учреждений и имущества в относительно безопасное место. Таким для эвакуированных представлялся в период Великой Отечественной тыловой Алтай.

Переселенческие волны

Когда говорят об эвакуации, сразу же вспоминают о сотне перемещённых на Алтай в годы вой-ны заводов. Но и об этой колоссальной деятельности молвится по шаблону: в неимоверно тяжелых условиях, превозмогая трудности, работали, создав целые отрасли промышленности. Это, безусловно, так. Однако в рассказах об эвакуационной эпопее многого недостает…

Таких волн перемещения людей Алтай никогда не знал. Ни в пору старообрядческого заселения, ни в годы столыпинской реформы, ни позже – во время Первой мировой войны, коллективизации или освоения целины.

На фронт с Алтая ушли свыше полумиллиона человек. Им на смену устремились потоки беженцев из европейской части страны. А также те, кого перемещали принудительно: депортированные, спецпоселенцы, административно высланные, заключенные, пациенты госпиталей и воспитанники детских домов, подлежащие так называемой трудовой мобилизации, члены стройколонн, репатрианты из побежденной Германии, иностранные и бывшие советские военнопленные и так далее.

Василий Емельянов, эвакуированный в Барнаул в качестве исполняющего обязанности председателя Всесоюзного комитета стандартов при Совнаркоме СССР, вспоминал, что в канун войны на заседании правительства обсуждался план форсированного строительства заводов в Сибири, преимущественно военных. Однако «вождь народов» заявил разработчикам этого грандиозного проекта: «Вы подготовили нереальный план. Для того чтобы выполнить этот план, который Вы намечаете, нам надо на 20 или 30 миллионов человек увеличить население в Сибири… Надо или в чудо верить, или перемещать огромные массы людей в Сибирь…»

С июля по ноябрь 1941 года в восточные районы страны было эвакуировано до семи миллионов рабочих, служащих и членов их семей, а всего за годы вой-ны, по разным данным, от 17 до 25 миллионов человек. Нужды фронта и военные действия противника вынудили переместить огромные массы людей туда, где можно было наладить производство необходимой для продолжения войны продукции, не опасаясь нападения фашистов. В итоге новые адреса обрели свыше двух с половиной тысяч промышленных предприятий, для их переброски понадобилось более полутора миллионов вагонов.

Ещё до начала войны в Алтайском крае оказалось свыше 20 тысяч так называемых граждан инонациональностей из Мурманской области и бывшей территории Финляндии, а также представителей «антисоветского элемента» и «осадников», выселенных из Прибалтики, Молдавии, западных областей Украины и Белоруссии, «неблагонадежные» китайцы, поляки, греки, корейцы. Вслед за ними были депортированы (от латинского deportatio – изгнание, ссылка) 95 тысяч немцев из Поволжья, 25 тысяч граждан из Калмыкии, а также из республик Кавказа и других регионов страны. К марту 1942 года на Алтай прибыло еще более 78 тысяч эвакуированных трудоспособных граждан из западных регионов страны – нередко с детьми и стариками.

Долгий путь в неизвестность

Почему-то большинство оставивших воспоминания о переброске на Алтай упоминают товарные вагоны. В них ехали даже сотрудники правительственной структуры – Комитета по стандартам при Совнаркоме СССР. Его руководитель Василий Емельянов отмечал: «В вагонах-теплушках без туалета и воды, с женщинами и детьми мы испытывали огромные затруднения и неудобства. Тем более что большинство сотрудников комитета в прошлом никогда не ездили в таких условиях даже на короткие расстояния, а теперь совершали весьма длинный путь – на тысячи километров. Начальник эшелона инженер Чинарев сбился с ног. Его осаждали вопросами, просьбами, часто наивными и несуразными…

В вагоне можно было по-настоящему узнать людей. Так, как никогда не узнаешь, встречаясь только на работе, в условиях мирной жизни. Те, о которых сложилось представление как о сухих, замкнутых, ушедших в себя, оказались отзывчивыми и удивительно внимательными, но вдруг «выявились» и эгоисты. Правда, таких было совсем немного».

«Ехали в вагоне-скотовозе. Никаких полок для сна не было. Кормить стали только на четвертые сутки. Кормили пустой баландой. Ехали более двух недель. Ехали со страхом», – вспоминал Гельмут Дизендорф, депортированный из Поволжья в Новичиху.

Как отмечала польская выселенка Ольга Хребтович-Бутеневич, брать с собой разрешалось до ста килограммов веса. Правда, большинство продуктов питания съели еще в пути, да и часть вещей обменяли на них. В вагоне была железная печка, нары в три этажа, вещи складывались у задней стены. Серьёзную проблему в пути представляло отсутствие элементарных гигиенических удобств.

А Вера Карташевская, сотрудник Всесоюзного научно-исследовательского института метрологии – одного из учреждений Комитета мер и приборов при Сов-наркоме СССР, эвакуированного в Барнаул, вспоминала, что «во время длинного пути ярким воспоминанием осталась совершенно удивительная по чёткости, слаженности, бесперебойности организация снабжения многотысячного эвакуируемого населения. На узловых станциях, обычно два раза в сутки, не более чем за 1-2 часа остановки каждого поезда, осуществлялась раздача горячей и сухой пищи для всего состава. Когда этот состав трогался, подходил следующий. Удивления и благодарности достойны организационный талант и великолепный труд людей, обеспечивших это дело».

Сибиряки – лучшие русские?

Прибытие тысяч эвакуированных обострило и без того имевшиеся в Алтайском крае проблемы: жилищный кризис, санитарно-эпидемиологическую ситуацию и социальную обстановку. Хотя, как правило, размещение вновь прибывших требовало минимума социальных затрат для того, чтобы помочь обосноваться на новом месте и создать инфраструктуру.

По свидетельству историка Владимира Бруля, автора исследования «Немцы в Западной Сибири», посвященного депортации немцев на Алтай, «средств, выделенных правительством для этих целей (3,5 миллиона рублей, 1680 тонн муки, 60 тонн сахара, 3500 пар обуви и т.п.), явно не хватало».

Эвакуированные были рады койкоместу на подселении в стесненных избах и квартирах местных жителей или нарам в наспех сооруженных бараках и землянках. И те, и другие питались, одевались и обувались крайне скудно, обходились чашкой баланды, фуфайкой да старыми ботинками.

Нелегко было всем, но, вероятно, хуже всех доставалось депортированным. Их зачастую высаживали в голой степи, бросая на произвол судьбы. Часть местного руководства и населения подчас рассматривали спецпереселенцев как непрошеных «нахлебников», отказывались размещать, предоставлять работу, а, следовательно, и получать пищевой паек, обрекая прибывших на голодную смерть.

По воспоминаниям старожилов, несколько десятков калмыцких семей, например, разместили в окрестностях села Бобково Рубцовского района. Калмыки жили в землянках, следы которых видны до сих пор. Несмотря на то, что местные жители носили им еду, многие из них умерли от холода и голода. Трагедия калмыков заключается и в том, что их насильно оторвали от привычного уклада жизни – кочевого скотоводства, а ничего другого многие из них делать не умели.

В книге «Зональный район: история, люди и судьбы» приводятся сведения о том, что калмыки хоронили мертвых в снегу.

Тем не менее, вспоминая жизнь своего народа в Сибири, народный поэт Калмыкии Давид Кугультинов называл сибиряков лучшими русскими, щедрейшими в мире, делившими с депортированными и судьбу, и хлеб.

В стесненных условиях

Гильда Гауэрт, репатриированная в Советский Союз из Германии в числе 200 тысяч советских немцев, оказавшихся в зоне оккупации, вспоминала: «В декабре 1945 года нас привезли на станцию Кулунда Алтайского края. Жуткой была встреча с местными жителями. Несколько фронтовиков кричали, что они таких убивали на фронте, а теперь их привезли сюда, пытались бить нас. Никто не брал нас на квартиру, несмотря на угрозы работников НКВД. У тети был 9-месячный ребенок, ее пустили до утра. Потом нас поселили на старом аэродроме в доме без окон и дверей».

В годы войны население, например, города Рубцовска выросло вдвое. Острейшая жилищная проблема подталкивала власть к принятию болезненных, непродуманных решений.

4 сентября 1942 года по решению крайисполкома были утверждены к выселению из Барнаула 20 тысяч жителей – каждый седьмой горожанин. Предполагалось, что их жилплощадь должны занять работники оборонных заводов, эвакуированных из европейской части страны. Барнаульцы должны были переселиться в десяток сельских районов. Им разрешалось брать с собой только 70 килограммов груза, в том числе 40 – продуктов. Ничего не говорилось, что делать с домашними животными, которыми владели многие горожане, или о кадках с капустой и солеными огурцами.

Народ, как мог, сопротивлялся. На 2-й Алтайской улице (ныне Чкалова) после насильственного выселения несколько семей подожгли свои дома, на 3-й Алтайской (улица Кирова) – избили милиционера. Было также отмечено несколько случаев самоубийств. В городе появились листовки. Капитан РККА по фамилии Евсеев, проживавший на квартире у гражданина Лошадкина, заявил: «Я буду занимать всю площадь, выставлю своих людей, объявлю войну всем, кто попытается меня побеспокоить».

А тут еще стало известно, что среди эвакуированных из Днепропетровска, Киева, Харькова и Москвы оказалось много евреев. В городе появились листовки антисемитского содержания. Например, 16 сентября на стене водонапорной будки на улице Интернациональной. Её смысл был таков: там выгоняет немец, а здесь – евреи.

В итоге из намеченных к выселению 1673 семей удалось выселить только 400, из них 35 – добровольно. Всего, как подчеркивалось в спецдонесении краевого управления НКВД первому секретарю крайкома партии Вячеславу Лобкову, было освобождено 1018 комнат.

И все равно в 1945 году на каждого жителя Барнаула приходилось в среднем всего лишь по 2,08 квадратных метра жилой площади.

Большинство эвакуированных с благодарностью вспоминали гостеприимство сибиряков, делившихся с ними последним куском хлеба.

На пайковом довольствии

В годы войны резко выросли цены. Они различались на рыночные и так называемые пайковые. По сравнению с 1940 годом к 1943-му рыночные цены возросли в 15 раз и превышали уровень пайковых в 20 раз. В 1944 году килограмм говядины на базаре стоил около 150 рублей, масла – 600 рублей, литр молока – 50 рублей. Деньги обесценились, а вместе с этим теряли значение зарплата и пособия, составлявшие у разных категорий сумму в несколько сотен, редко – тысяч рублей. Если учесть, что из-за инфляции булка хлеба тогда стоила на рынке 200 рублей, а животное масло – 300 рублей, то это были не ахти какие деньги. Но многие вовсе не видели заработанного, потому что деньги либо попросту не выдавались, либо их перечисляли в различные фонды.

«Зарплату не выдавали. Кормили в столовой, – вспоминал бывший рабочий Алтайского тракторного завода Николай Белозерский. – Но едой, которой кормили в столовой, нельзя было наесться».

Значительная часть населения, включая и эвакуированных, жила на пайковом довольствии. Нормы выдачи продуктов утверждались ежемесячно. К примеру, в январе 1944 года на продовольственные карточки выдавали: рабочим и служащим – 200 граммов хлеба, 120 – муки, 100 граммов картофеля; иждивенцам – 100 граммов хлеба, 60 – муки и 300 граммов картофеля. Для работающих, выполнявших и перевыполнявших задания, предусматривались премиальные граммы. Ими бригадиры одаривали даже членов трудовых колонн – мужчин из Средней Азии и Кавказа, избежавших отправки на фронт из-за незнания русского языка, строивших Алтайский тракторный и другие заводы. А дюжина категорий номенклатуры обслуживались в те годы в закрытых распределителях, где нормы выдачи были значительно выше. В Змеиногорске, например, к закрытому распределителю было прикреплено 60 человек.

В статистических сборниках смерть от голода, по мнению алтайского писателя и публициста Владислава Козодоева, пряталась в графе «прочие причины». В 1943 году, как он утверждал, в эту графу попали 1350 человек.

Особенно трудной для населения Алтая была зима 1943-1944 годов, поскольку накануне осенью край и пограничные территории Казахстана поразила сильная засуха.

Нарком внутренних дел Лаврентий Берия в докладной, направленной в Комитет обороны, так характеризовал ситуацию в Алтайском крае: «Вследствие значительного недорода в 1943 г. население ряда районов испытывает серьезные продовольственные затруднения. Отмечаются случаи употребления в пищу падали, кошек, собак. В колхозе «Коминтерн» Хабарского района колхозница Бабаева Анна, имеющая 4 детей, зарезала собаку и употребила мясо в пищу. В Карасукском районе (который до 13 августа 1944 года был в составе Алтайского края, затем его включили в состав Новосибирской области. – А.М.) с начала 1944 г. умерло от истощения 73 человека».

Все – по-честному!

Как позже вспоминала Наталья Пудовкина, «многие «ковыренные», как называли эвакуированных местные жители, погибали от голода. У нас шла настоящая борьба за жизнь».

В докладной записке управления НКВД по Алтаю, направленной в апреле 1943 года в крайком партии, сообщалось о том, что эвакуированные жены начальствующего состава армии доведены до истощения физических и психических сил. В частности, говорилось, что «в с. Усть-Калманка группа эвакуированных жен начсостава РККА в количестве 12 человек во главе с Голиковой явились в райисполком с требованием о выдаче им хлеба, при этом Голикова заявила: «Если вы не дадите хлеба, то мы вам наделаем здесь кое-что». Присутствовавшая здесь же Хайтович сказала: «Если хлеба не дадите, то я покончу жизнь самоубийством или убью своих детей».

Истощенные голодом люди становились лёгкой добычей болезней, эпидемий. Подчас в их распространении обвиняли эвакуированных. На самом деле болезни вызывали непосильная работа, недостаточный сон, постоянное недоедание, употребление в пищу суррогатов, мякины, лебеды, мяса павших животных, трав, в том числе и ядовитых.

К распространённым в таких ситуациях сыпному и брюшному тифу, энцефалиту, туберкулезу прибавилась еще и септическая ангина, вызываемая употреблением в пищу оставшегося на полях проросшего зерна, пораженного болезнетворным грибком. В 1943 году заболеваемость септической ангиной в Сибири по сравнению с 1941 годом возросла в 25 раз, а весной 1944 года – в 346 раз!

От голодной смерти во второй половине войны многих спасло разрешение сажать огородные культуры. Но для этого, как минимум, нужны были семена.

Депортированный Гельмут Дизендорф констатировал: «Весной, как только сошел снег, в поле собирали оставшийся с осени мерзлый картофель, свеклу. Летом рвали лебеду, добавляя ее в пищу. От лебеды опухали. Дров не давали, приходилось уходить в бор и собирать сухостой. Чтобы прокормиться, продавали последнее из одежды. Вещами, которые привезли с собой, также платили за жилье».

Кстати, семья Дизендорфов-Ереминых сумела сохранить памятную вещь – бронзовую ступку, которая служила еще их предкам. Поныне ее используют для измельчения сухарей, круп, зерна, орехов и других продуктов. Она пережила долгий путь в депортацию на Алтай, пожар в Новичихе, когда сгорели многие вещи. А еще ступка спасла семью от голода: когда нечего было кушать, Гельмут закладывал ее за муку у соседа.

Рубцовчанин Климентий Севастьянов вспомнил прежде неизвестные факты: «Помогала гуманитарная помощь из Америки. В основном это была одежда. Она была непривычной для наших людей. Сам я получил «чуни». Одежду, прямо на железнодорожной станции, распределял начальник. Еще американцы высылали в больших количествах яичный порошок, из которого делали омлет. Вещи распределяли по-честному. Начальники не делали особых привилегий никому, никаких скандальных случаев или особых нарушений тоже не было».

Пребывание добровольных и вынужденных переселенцев на Алтае можно оценивать по-разному. С одной стороны, налицо положительное влияние приезда большого числа людей, среди которых было немало квалифицированных работников. Благодаря их труду предприятия края стали давать продукции в несколько раз больше, чем в довоенный период. Этому способствовали, конечно, сверхинтенсификация труда, экономия и без того скудных ресурсов, инициатива людей, горячее желание приблизить победу.

…Парадокс многих войн состоит в том, что они способствуют созданию того, для чего в обычное время потребовались бы десятки лет. По сути дела, благодаря эвакуации Алтай стал не только крупным промышленным регионом, но и научным, управленческим центром, местом спасения многих известных людей. Однако об этом – в следующих очерках.

(Продолжение следует).