Актер и режиссер Алексей Злобин рассказал о своей книге «Яблоко от яблони»

В рамках фестиваля «Издано на Алтае» в «Шишковке» прошла презентация книги «Яблоко от яблони». Ее представлял автор – актер, режиссер театра и кино Алексей Злобин.

Даже если бы вы перед встречей прочитали обе книги Злобина; посмотрели фильмы и спектакли, в коих он был представлен как актер и режиссер; изучили сайт «Артгнездо» и ленту героя в соцсетях; услышали ангельский голос его жены, певицы и актрисы Ирины Евдокимовой… Даже если бы вы настолько близко познакомились с гостем «Шишковки» заочно – поверьте, вам бы не составило труда два с половиной часа быть соучастником праздника под названием Алексей Злобин. Что уж говорить о молодежи, наполнившей до отказа зал краевой библиотеки. Большинству из гостей было совсем немного лет, они учатся «на артиста-режиссера» и о Злобине на тот момент знали только то, что он работал с великими Германом и Фоменко… 

Блистательное, искрометное выступление-монолог, ответы на вопросы, доверительное и остроумное общение с залом – вот что случилось в тот вечер в «Шишковке». Объять необъятное на газетной полосе не удастся, вспомним лишь знаковое, соотносящееся с Днем театра. Слово – званому гостю.

Стремление вверх

– Я не писатель, а режиссер, который когда-то что-то рассказывал-записывал. К тому же первое образование у меня филологическое. 

…Когда не стало отца, режиссера Евгения Павловича Злобина, необходимо было расшифровать 34 тетради дневников – а я не разбирал его почерка. Мама сделала это, и в течение пятнадцати лет я потихоньку читал дневники. Из этой длящейся столько лет встречи, необходимого для меня продолжения общения с отцом, сложилась первая книга – «Хлеб удержания».

Но маме было нужно что-то еще печатать! Она дарила мне на каждый Новый год большой ежедневник, в который я регулярно что-то записывал. В конце года мама его забирала на расшифровку. И жадно просила – еще, еще! Таким образом сложилась вторая книга. Посвящена она маме, Анне Анатольевне.

Полное название книги – «Яблоко от яблони. Герман, Фоменко и другие опровержения Ньютонова закона». Яблоко упало, Ньютон все понял… И мы поняли, что навсегда к земле привязаны, этим законом определяется наша жизнь. А все, что в нас настоящего, живого – это преодоление Ньютонова закона, наша антиинерция, стремление вверх… 

Герман

– Одесса, 21 февраля 2013 года, звонок в 9 утра. Мне сообщают, что не стало Германа… Этот звонок случился в моей жизни очень вовремя. 

В Одессу меня пригласили на съемки сериала. Сразу было ясно – халтура: подготовка – месяц, съемки – два… Будет все ровно наоборот, чем у последнего из могикан Германа, который добивался своего в малейшей мелочи. Например, пуговица сидящего вдалеке человека обязательно должна быть из нужной эпохи. Потому что иначе – вранье. 

Итак, я приехал в Одессу отдаваться халтуре. И вдруг этот звонок… А потом сбор съемочной группы, чтение сценария. Я смотрю на людей и впервые в жизни вижу съемочную группу, которая скучает от… предстоящего. И вдруг понимаю: «Лешечка, а сам-то ты где сейчас находишься? Перед тобой раскрытый ноутбук, но ты не сценарий читаешь, а заметки о съемках у Германа и «записи на полях», которые вел на репетициях Фоменко». Смотрю в эти тексты и понимаю: жизнь-то – она вот здесь!..

Пятнадцать лет шли съемки «Трудно быть богом». Жить в этом процессе было страшно интересно, невероятно увлекательно, ужасно сложно… Мы все, кто в этом участвовал, росли!

Помню, мы сняли кадр без участия Германа. Он заходит на площадку, а мы стоим полугордые – мол, без тебя сами научились снимать… Но что всегда делал Герман? Происходило какое-то странное и страшное чудо: он вырывал опору из готовой уже конструкции… И мы видели тотальную разницу между хорошо отрепетированным, идеально сделанным произведением и тем, что войдя сейчас и внеся живой нерв сделал Герман. Талант, чудо, невероятное чутье правды момента… 

Ведь в нашей жизни как бывает: вот я отрепетировал, готов. А на самом деле нужно чтобы в кадре было поймано действие «по-живому». Это сейчас происходит, значит, не может стоять, иметь опоры. Потому что в жизни все течет, двигается. И необходимо запустить это все в замес настоящей жизни. 

Герман не ставил никогда никаких задач. Никаких объяснений! Репетиция по Герману – это физическое вытаскивание из артиста содержания. Герман считал «на метры»: «Старик, ты тут сыграл на 53 метра, а надо на 22!»  Другое дело, что артист мог «принести» на площадку свое чувство роли, сцены. И тогда задача режиссера – это не пропустить. Но (!) создавать условия, в которых артисты будут безусловно живыми.

Когда мы впервые встретились с Германом, передо мной был однокурсник отца. Знаете, это удивительно: я встречаю кого-то из круга близкого человека, которого уже нет – и вдруг те же слова, та же манера, образ мышления… Подобный круг общения для меня самый ценный и дорогой. Когда происходит в жизни потеря, ты сразу ищешь ту встречу, которая для тебя заполнит пустоту… Такая встреча случилась. На одном полюсе ее оказался Алексей Юрьевич Герман, на другом – Петр Наумович Фоменко.

Фоменко

– Я хотел со второго курса ЛГИТМиКа перейти к Фоменко, поехал в Москву. Его до этого знать не знал, видел лишь фильм «На всю оставшуюся жизнь». И на собеседовании одного абитуриента я услышал, как Фоменко спросил: «Что вы как режиссер уже сделали на сегодняшний день?» – «Я иду учиться, чтобы стать режиссером». – «Вы хотите сказать, что 22 года не были режиссером, алле-оп – и вы режиссер! А что вы делали все эти годы?» Второе, что меня поразило – студенты Фоменко в отличие от моего питерского курса уже ставили спектакли…

Про Фоменко меньшая часть книги, но делать ее было гораздо труднее, потому что записи про него – это афоризмы и истории, рассказанные на репетициях к случаю. Как нужно было сложить эти живые  тексты, чтобы вы почувствовали себя ну хотя бы немножечко как будто на репетиции Петра Наумовича? 

Про метод работы Фоменко сказать невозможно – казалось, его нет. У Германа он всегда был – приемы, упражнения… Общее у них было то, что они ломали любое базовое представление. Фоменко, например, говорил: «Для меня гораздо важнее в сцене интонация». 

Когда мы читали монопьесу Маркеса, то в течение двух недель выкинули из нее… весь текст. Каждое слово на следующей репетиции уже было лишним. С Фоменко мы писали пьесу вместе, потому что это должен быть твой текст, который ты пропустил через все свои клеточки. И пусть сегодня мы ушли от этой фразы, но она осталась в подтексте. Когда ты говоришь то, что осталось, ты помнишь ее и у тебя возникает невольная пауза, какая-то задумчивость… Мы прекрасно «уходили в автора». А после такого прочтения пьесы Фоменко начинал плотнейшую застройку пространства спектакля с артистом – до жеста, до поворота головы! 

На репетиции «Великодушного рогоносца» я видел, как Фоменко – со своими четырьмя инфарктами! – летал, носился, крутился по всем галереям и лестницам. Это зажигало невероятно…  

Работу с Фоменко невозможно было назвать трудом, это всегда был праздник. У Германа же всегда – повинность, служба, каторга, служение, отбывание… Но в паузах, в перекурах, в режиссерских совещаниях, в простой встрече за чашкой кофе, во вдруг рассказываемом анекдоте случалось нечто, и ты забывал любую усталость, ты влюблялся в Алексея Юрьевича… Петр Наумович же был такой легкий, светлый, такое солнце! Но если ты вдруг переходил черту, которую нельзя было пересекать… Я видел однажды, как он с кулаками набросился на человека, сказавшего не то. 

Единство противоположностей

– Герман и Фоменко – абсолютно разнонаправленные и противоположные. Фома Германа не признавал категорически – но ни в коем случае не как мастера, а духовно. Он про себя говорил: «Я не его человек». Он с большой ревностью всегда относился к моему кинематографическому променаду (а Герман – наоборот: «Ну что ты тетешкаешься с этим театром!»). 

Фома говорил: «Я какой раз смотрю его «Хрусталева» – на пятой минуте уже жить не хочется!» Во-первых, «какой раз»… А во-вторых, в этом «жить не хочется» – реальный Фома! Каждый глубоко уважал в другом мастера, и, безусловно, они хорошо знали творчество друг друга. 

… Как-то к Герману на озвучание пришла группа достойных артистов из ленинградского театра Комедии, в котором Фоменко когда-то работал. Как известно, с помощью артистов театра, горкома-обкома он был изгнан из Ленинграда. «Кто подписывал бумагу против Фоменко?» – спросил пришедших Герман. Все! Он сказал: «До свидания!»

Вопрос вопросов

В конце встречи режиссер Дмитрий Шарабарин задал такой вопрос: «Стоит ли что-то делать, зная, что есть такие глыбы, как Герман и Фоменко?» Злобин ответил так:

– Каждый голос важен, если он зазвучал. Но это несколько неточный ответ. А точный, наверное, такой… Когда я попал на репетицию «Великодушного рогоносца», то увидел, что ради этого дела под названием «Театр» можно жить! И ни в коем случае не было ни грамма сомнения («…а стоит ли?») 

Нет титанов, великих людей не бывает! Рискуют все! Герман боялся бесконечно, и мы видели его страх. Было гораздо опаснее заразиться вот этим страхом – знаете, какие рефлексии он порождает?.. Но ты говоришь себе: этот боялся, имею право и я побояться. И так же, как он, встану и пойду делать. Свое! Мои глупости и ошибки за меня ни Герман, ни Фоменко не сделают, и мои спектакли за меня никто не поставит.