«Мужественный брат мой…»

17 ноября исполнился ровно год со дня смерти Бориса Хатмиевича Кадикова. С уходом этого знатока Алтая в исторической памяти Бийска образовалась черная дыра.
И тем ценнее и дороже становятся былые встречи с ним. Предлагаю читателям отрывок из книги «Одинокое дело моё», где очерк о директоре Бийского музея опубликован полностью.

...Он долго ползал на четвереньках у самого корня скалы, время от времени приподнимался и прощупывал взглядом шиферное ребро каменного выступа, снова присаживался к его основанию, чтобы найти начало ему только ведомых знаков, отходил в сторону, присаживался на щебенистую осыпь, чтобы восстановить чистоту взгляда и снова на кукорках, как-то близоруко едва не целуясь с камнем, припадал к коренному выходу сланцев, выступающему в простор ровной зелено-волнистой поймы реки. Все остальные участники экспедиции, а ими был полон автобус музейный, оставались у одинокого каменного столба близь тракта, разнообразно пританцовывая перед фотографом: кто-то впервые оказался рядом с древнекаменной личиной, кто-то хотел, еще разок снявшись, причислить себя к исследователям раритетов открывающейся Чуйской долины, а Кадиков отрешенно, анахоретом бил поклоны малоприметной скале. Я ушел к нему и присел чуть поодаль, не мешая происходившему на глазах археологическому ритуалу, и помалкивал.

Наконец Борис Хатмиевич поднялся у скалы в полный рост, прикоснулся к ней ладонью, будто прощаясь, и подошел ко мне:

- Надо детально отснять весь выступ и дома подумать-поразмыслить - есть ли здесь остатки надписи или это великое наваждение природных штрихов и черточек в структуре камня, дьявольски напоминающее письмена...

- Какие письмена? - с простотой профана спросил я археолога.

- Рунические.

* * *

…Кадиков помолчал, всматриваясь в очертания левобережья Чуи, и заговорил:

- В 1962 году только кончилось поле, я - в Москву, к тюркологу Николаю Александровичу Баскакову. Он - лучший специалист по руническим письменам. Стучу. Открывают.

- По какому вопросу?

Объясняю, что работаю на Алтае. Достаю из авоськи образцы, прорисовки и кальки рунических надписей. А он настороженно, даже скептически на мой багаж покосился и говорит:

- Подделками не интересуюсь!

Ничего не могу понять. Но не настаиваю. Не интересуетесь, значит, до свидания. Багаж в сетку.

Но разговор все-таки состоялся. Что-то, видать, поколебало недоверчивость профессора.

- Вернитесь. Показывайте.

Осмотрел камни, прорисовки. Не осмотрел, а впился. И через некоторое время, слышу, бормочет:

- Ведь это, правда, здорово, очень здорово, - и, глядя на меня, - это черт знает как правдоподобно!

Разговорились посвободней, и выяснилось, что незадолго до моего приезда студенты подсунули профессору подделку. А тут я со своими находками. В общем, мог Баскаков и не доверять, и удивляться: до этого на Алтае наскальные рунические надписи, именно наскальные, еще никому не встречались. Встретил я их в 1962-м, а ответ от Баскакова, его расшифровку, получил через шесть лет.

Борис Хатмиевич дословно произносит летописные строки, выбитые на камне много веков назад: «Он, тюрк Айтызекбек, он, мужественный брат мой и знаменитый киргиз, погиб, преследуемый стрелами. То его судьба, его смерть...»

* * *

Вечером, уже у костра, Кадиков объяснял мне - почему древний кочевник год за годом возвращался в эти места, которые облюбовал человек, начиная со II тысячелетия до новой эры:

- Сюда скотоводов-охотников привлекали два главных обстоятельства: скоту пастбище, а для охоты - и это не последняя добыча. Впрочем, завтра все увидим воочию.

Наутро, оставив в таборе при палатках дежурного кашевара, музейный автобус пополз по отлогу склона до возможной близости к скальным выходам, подставившим свои щеки под летний зной. Да и от морозного ветра эти скалы никогда не отворачивались...

Точную копию рисунков археологи теперь приловчились снимать целой командой, запасаясь обдуманно щетками, клейстером, обыкновенным суриком и, самый важный запас, миколентой. Эта ткань вошла в обиход исследователей наскальных рисунков не так уж давно, но это был прорыв в копировании петроглифов. Однако ж и с ней маеты немало. Чтобы ткань не елозила по скале, чтобы линия наскальная не загуляла на копии, ее нужно приложить к скале на клейстер. Чуть подсохнет - и тогда прижимай-ласкай ее ладошкой, покрытой простым суриком. Он вотрется только в камень выступающий, а там, где идет глубокая линия, изображающая давнюю живность горной страны, - там останется чистый белый рисунок.

* * *

Инициатор работы с наскальными рисунками в окрестностях села Кокоря, научный руководитель экспозиции Бийского музея Борис Кадиков не претендовал на какие-то открытия. В один из первых дней стояния нашего на протоке Бур-Бургазы, когда уже вся команда была расставлена у избранных руководителем камней, мы отошли с Кадиковым на плоскую седловину хребтика, с которого степь открывалась пошире. Присели у одного из рукотворных курганов.

- Здесь речь не об открытиях, - обернулся ко мне Кадиков. - У музея здесь задача прагматическая. На этих рисунках давно и много поработали новосибирцы. Вон и горка названа Кубаревской - это Володя Кубарев, археолог из Академгородка. Он здесь все камни детальнейшим образом ощупал, заснял, описал в своих статьях. И не только. Кубаревские книги по петроглифам Алтая изданы и во Франции, и в Южной Корее. Но! Новосибирцы взяли свое на миколенту и это свое увезли в Академгородок. А нам в своем музее что показывать? Рассказывать о петроглифах на пальцах - дело пустое. Вот мы с директором музея Орловым и озадачились: раз уж нет госфинансирования, то нужно искать меценатов. И они находятся. Эту экспедицию поддержал бийский предприниматель Владимир Киргизов. Он и сам не однажды в наших экспедициях участвовал... Так что будет в музее свой зал петроглифов. И выставка-кочевница по городам и весям Алтая будет.

* * *

Были в той поездке денечки, отдельно отмеченные, и в те дни о петроглифах никто не вспоминал. Рядом с Кокорями проходил национальный праздник всех тюркских племен, именуемый Эл-Ойын. Тюрки всего Алтая и окрестностей, а это Тыва, Хакасия, Казахстан, Киргизия, были даже представители Турции, съехались в циркообразную долину за Кокорями, и каждое племя алтайское поставило свои юрты и аилы и в каждом - экспозиция по культуре рода. Кадиков обошел все маленькие кочевые музеи, но дольше всего задержался в юрте, где его встречали кумандинцы. Куманды - «народ-лебедь» - были особенно любовью Кадикова. Дело вот в чем: уже много лет он собирал материалы по истории этого исчезающего малого народа. Ныне община кумандинцев – это всего 1400 человек! Как мог, Борис Хатмиевич споспешествовал созданию в Бийске кумандинской общины, вышел вместе с главой общины на создание букваря кумандинского языка и добился-таки издания его. А в музее у себя он открыл отдел истории и культуры кумандинского народа.

* * *

Здесь, как я представляю, необходимо уточнить одну особенность творческой судьбы Кадикова. Он был в одном лице археологом, историком, этнографом, топонимистом, культурологом, но все эти векторы замыкались, слагались в нем на результирующий - музейное дело. Он был человеком конкретного дела. Исследовал тот или иной предмет или явление и выдавал результат. У него этим результатом была музейная экспозиция.

При всем при этом Борис Хатмиевич не написал ни одной научной статьи, а то, что опубликовано под его именем, - это проделки журналистов, снявших с магнитной пленки беседу с Кадиковым. Он был устный человек! Рассказчик - несравненный. Друзья рассказывали о нем историю весьма примечательную.

Кадиков сопровождает в поездке по Алтаю академика Окладникова. Автомобиль заглох - надо что-то ремонтировать. Задождило. Окладников залег под машину и не теряет времени - делает какие-то записи. Кадиков рядом. Алексей Павлович на минуту отвлекается от полевой тетради и обращается к Кадикову: «Боря! Ну ты хотя бы школьную тетрадку испиши - изложи свои открытия, и мы тебе по совокупности результатов звание кандидата исторических наук присвоим. Напиши...» Не написал.

Кадиков разнесся по стране устным словом.

Ему внимали писатель Валентин Распутин, кинорежиссеры Григорьевы, профессор из Гондураса Консепьон... и тысячи бийских ребятишек, которых он за руку вводил в историю города, в историю Алтая. Дом его у истока Чуйского тракта не миновала ни одна серьезная экспедиция в Горный Алтай.

* * *

В той поездке в Чуйскую долину, когда копиисты петроглифов целую неделю обласкивали ладошками каменные скаты и уступы на Калбакташе, вдруг задождило, да так непрерывно и беспросветно, что о какой-то работе и речи быть не могло.

Борис Хатмиевич попечалился вслух:

- Знаешь, здесь, на Калбакташе, петроглифов было гораздо больше. Скальный выступ с рисунками как будто нависал над берегом, и я это хорошо помню по своим первым экспедициям. Но вот принялись спрямлять Чуйский тракт и скалу взорвали…

- Те первые экспедиции, - спросил я Кадикова, - это на какие годы пришлось?

- Это самое мое начало работы в музее - 1955 год.

- Получается, эта экспедиция - маленький юбилей?

- Да, сорок пятый сезон в поле, - подтвердил Борис Хатмиевич.

...После того разговора Кадиков выезжал в поле еще четыре года.

* * *

Последняя встреча с Борисом Хатмиевичем была в черный день его судьбы. Умерла его жена Майя Александровна. И выпало так, что я в день ее похорон оказался в Бийске. Попрощался. Посмотрел в заплаканные глаза дочери Ольги:

- К Борису Хатмиевичу можно?

- Конечно, можно. День такой... - ответила Оля.

И я вошел в его комнату, где некогда было столько переговорено, где к утру на столе и на подоконнике пепельницы были похожи на толстоигольчатых ежей. Мы говорили здесь ночи напролет...

Он сидел на развернутом диване, но не отрешенно от всего, что происходит за стеной, а слабым движением губ дал понять - не забыл, помню все. О долгом разговоре даже и думать нельзя было. После слов о Майе Александровне я все же решился и кратко рассказал, что составляю книгу о Бийске и Чуйском тракте. Выделил главное в замысле: Чуйский тракт - это не просто километры асфальта и мосты, а это путь русской цивилизации в Центральную Азию. И спросил Кадикова:

- Борис Хатмиевич! Благословляешь такой замысел?

Он покивал не отрывисто, а будто раздумывая, осмысливая сказанное, и произнес последнее слово, которое я от него слышал:

- Благословляю.

Музей, музей... Что же это такое в деле человеческом? Неужели суть всех музеев независимо от калибра и статуса - это Великая Гонка за прошлым? Начиная с древнейших досягаемых из сегодня событий и материальных их свидетельств до промелькнувшего вчерашнего дня, важность коего не выхвачена из пресловутого потока повседневного житья.

Музей для меня - это не предмет, а дело, это восстановление пройденного пути, когда необходимо отметить его памятными знаками. Когда - это когда? У Кадикова - это всегда, всю жизнь. Вот перед ним путь древних художников на каменных полотнах, вот путь средневековых металлургов, вот путь русских старообрядцев, вот сотворение разными народами имен гор, речных долин и урочищ, они получают в мыслящем слое Земли свои имена, и топонимика Алтая предстает во всей своей пестрой языковой красоте, во плоти которой, как звезды, светятся ключевые слова, подтверждающие, что имя - это не только знание и значение, но отметина особенного человеческого чувства, отметина на пути постижения мира.

Почему-то, думая о Кадикове после прощания с ним, я часто вспоминаю слова из найденной им рунической надписи: «Он, тюрк Айтызекбек, он, мужественный брат мой, погиб... То его судьба, его смерть».

Для Бориса Кадикова его судьба – это Великая Гонка за прошлым.

И кто знает: что и кто впереди? Ибо, нарушая все линейные законы, давным-давно провозглашено: «Идущий позади идет впереди меня».

Александр РОДИОНОВ