ВСЕ КРАСКИ ЖИЗНИ

Так получилось, что в Ребриху мы выехали в один из самых холодных дней. Зато пустынной была трасса, и лесополоса слева от нее, в серебре от инея, представала стеной Берендеева царства. Солнце явно мешкало с восходом, будто не желая подниматься с нагретого за ночь места. Но вот решилось – и таким румянцем полыхнул восток! А мириады серебряных искр на кронах деревьев, вобрав в себя эту алость, засияли хрустально и радостно…

И кто бы знал, что в Ребрихе нечаянно-негаданно случится у нас встреча – совсем не по теме командировочного задания – с одним удивительным человеком.

Он – Селянин, и большая буква тут исключительно потому, что это фамилия Георгия Георгиевича, а не род занятий в неразрывности с местом жительства.

Он – Художник, а уж здесь заглавная буква – знак уважения к сути творчества, своего видения и восприятия мира, стремления остановить мгновенье, сохранить его в красках, цвете и свете. Пусть для себя – в тех этюдах и картинах, что хранятся дома, или для всех – в полотнах, что экспонировались на выставках или находятся сейчас в присутственных местах.

Он – Воин, участник Великой Отечественной войны, защитник Отечества. Это значит, есть в нем родство с другими фронтовиками, а человек из поколения победителей уже достоин особого внимания и уважения.

Услышали мы о Селянине в разговоре с Борисом Федотовым, начальником районного управления по социальной защите населения, и Анной Сергеевой, председателем совета ветеранов. И решили познакомиться.

В воздухе пахнет грозой…

– У меня отец, Георгий Селянин, еще в Гражданскую погиб, – рассказывает Георгий Георгиевич. – Анненковцы забрали его в свой отряд, а он оттуда сбежал домой. Они приехали в Ребриху и начали обыски, сбежавших много было. Снова собрали их всех и повели. По дороге отец опять хотел сбежать, да не получилось. Расправились с ним.

Через сколько-то времени мать вышла замуж за Нагих Николая Васильевича. Я-то в 1917 году родился, а потом еще от Нагих восемь ребят в нашей семье появилось.

Дядя мой, материн брат, в Гражданскую войну партизаном был. В 30-е годы он в Барнауле на мясокомбинате главным бухгалтером работал. И вот когда начались самые аресты – не знаю, почему, в чем его обвинили, – но его тоже посадили. Ему удалось написать письмо на волю, заступились за него те, с кем он воевал, похлопотали – и его освободили. А мне как раз подошло время в Красную армию идти. Но со сверстниками меня не взяли – из-за ареста дяди. Призвали лишь через два года. И отправили на Дальний Восток, в Гродеково, определили в артиллерию, военная специальность, которой я обучился, – вычислитель.

Как про начало войны узнали? Мы ж на службе были, постоянные учения, занятия – в духе боевой готовности, и вот это предощущение опасности было. Как это в песне – "в воздухе пахнет грозой…" А потом нам объявили, что Гитлер напал на нас, что бомбили Киев и другие города. И тут же отправили на границу. Мы в бинокль наблюдали, как там японцы шевелились. Но напасть тогда они не решились, хотя отдельные случаи были, их разведчики по ночам лазили на нашу территорию, кому-то из бойцов в нарядах даже стрельбу по ним открывать доводилось.

Дивизия прорыва

– А в 43-м пришел наш черед отправляться на Западный фронт. Привезли в Подмосковье, в Коломну. К тому времени завершилась уже Сталинградская битва, и нас, прибывших с дальневосточных рубежей, слили с артиллерийскими частями, сражавшимися под Сталинградом. Была создана так называемая дивизия прорыва, входившая в состав артиллерии резерва Верховного главнокомандования. Определенного места дислокации, привязки к какому-то фронту у нас не было, где намечалось крупное наступление – туда и бросали. На вооружении дивизии были и "Катюши", и пушки – от "сорокапяток" до тяжелых 152-мм гаубиц, я был в полку таких.

Георгию Селянину, что называется, везло: прошел войну без ранений. Раз в землянке землей завалило. "А нескольких ребят раздавило насмерть. Сколько я был без сознания – не знаю, только вдруг слышу: "А он живой еще…" Ну, раскопали, вытащили, правда, голова болела какое-то время. Но абсолютно не помнил, как все произошло. Знаю, что стоял у стены – и провал…"

И еще эпизод. Проезжали на машине какой-то городок, и вдруг – авианалет, бомбежка. Водитель остановил машину, все разбежались. Георгий заскочил в подвал какого-то дома, где уже людей полно было. И что-то ему не понравилось там, он перебежал в подвал соседнего дома. Через какое-то время сильные взрывы совсем рядом. Всех, кто был в первом подвале, побило прямым попаданием. Какое же чувство – седьмое, девятое – подтолкнуло его тогда переменить убежище, сберегло?

– День Победы встретили под Веной. Мы вели огонь, потом смотрим – что-то на той стороне затихло, перестрелки не стало. Оказалось, Вена пала. Более 30 вражеских дивизий было разгромлено в результате этой операции. Потом быстро как-то прошел слух, что наши взяли Берлин. А там и главная весть пришла – Победа!

А вернулись не все

– Приехал я после демобилизации, – а это уже был 1946-й, мы еще в Венгрии постояли, – домой, в Ребриху. Мать одна, отчим мой погиб. Его сразу, с началом войны, призвали, хотя не должны бы, восемь же детей оставалось. Извещение пришло сначала, что пропал без вести. Потом, много времени спустя, поисковые отряды его нашли, по смертному жетончику определили – Николай Васильевич Нагих. Под Ленинградом он погиб еще в 42-м.

У меня картина есть, "Отец" называется. Однажды шел я со своей стереотрубой по полю боя, убитых много, и вижу ров, а в нем боец наш лежит. Подхожу ближе – похож на отчима моего. Потом присмотрелся получше – нет, не он, немножко моложе. Он-то, выходит, давно погибший был, еще когда мы на Дальнем Востоке стояли.

А дома нужда такая… Голодали они просто. Поначалу меняли, что было, на еду. Восемь детей прокормить женщине одной – это как? Мама в колхозе работала, да известно же, какой это был труд… Я приехал, у меня немножко денег было, платили нам какие-то рубли, ожили они.

Устроился наборщиком в типографию. Потом предложили пойти бухгалтером в контору маслозавода, а после курсов главным бухгалтером в сберкассу приняли, до 1949 года там проработал. И уехал учиться в Алма-Ату, в художественное училище.

"И я буду, как Репин"

Еще в школе, в начальных классах заметил Георгий в себе тягу к рисованию. Это казалось так легко и просто – взять и нарисовать что-то. Какие там задания в школе были, а у него лучше получалось почему-то, чем у других. Ребята приносили ему свои тетрадки: нарисуй. Рисовал, конечно, всем. Дядя, тот, что партизаном был в войну, а потом в Барнаул уехал, рассказывал ему о художниках, о Репине. Наверное, хорошим рассказчиком был. "А я слушаю и думаю себе – и я буду таким художником, – Георгий Георгиевич и сейчас смеется при этом воспоминании. – А рисовать-то на чем? Тогда даже бумаги лишней не было. А вот на окне изморозь да иней затянут стекла, и царапаю себе, в основном почему-то коней любил изображать. И отец, отчим мой, глядишь, на другом стекле рисует. Потом заметил он, что у меня кони красивее получаются. По остальным предметам я не ахти как учился, а рисовал все время. И на фронте у меня альбомчик был всегда с собой".

В общем, окончил Георгий художественное училище и – представьте только – рванул в Москву, в академию. А там говорят – у нас, мол, институт прикладного искусства есть, поступите туда, покажете себя хорошо – и мы возьмем вас. "Выходит, не признала меня академия. А у меня же возраст уже за тридцать лет, и женат был, и сын у нас родился. Так и уехал…"

Вернулся Георгий в Алма-Ату, устроился в художественные мастерские. Работа – оформление города, украшение его к праздникам, портреты большие рисовал. И так до самой пенсии в 1977 году. Хотя и потом еще какое-то время работал.

Была и живопись – для души. На пейзажи ходил. На пенсии времени больше появилось. Ребриха тянула – не каждый год, так через год ездил сюда. Хотелось что-то из истории ребрихинской написать. В музее районном есть сейчас его картины – "Расстрел партизан", "Отец" и другие. В школе большое полотно – "Переселение в Сибирь". Какие-то работы в Алма-Ате оставил. Сыну старшему отдал – он в Подмосковье, в Дубне живет. "А еще где есть ваши работы?" – спросила я. "А в сарае", – ответил Георгий Георгиевич. И, накинув куртку, принес несколько полотен.

Семейное счастье – одно на двоих

Все время нашей беседы Татьяна Ефимовна была рядом, изредка уточняла что-то, особенно при рассказе о мирной послевоенной жизни. Познакомились они, когда будущий супруг с фронта пришел. А Таня перед войной в молочном техникуме училась. В 41-м их скоренько выпустили, и приехала она по направлению в Тюменцево. На тамошнем молзаводе да еще Юдихинском всю войну и проработала. А потом сюда, в Ребриху, на молзавод ее перевели. В Алма-Ате тоже трудилась по специальности: помощником мастера, начальником цеха на молочном заводе. Перешла в проектный институт мясомолочной промышленности, инженером в сметный отдел. Оттуда и на заслуженный отдых ушла, почти одновременно с Георгием Георгиевичем. У них два сына – Михаил, что живет с семьей в Дубне, и Владимир, он в Усть-Каменогорске. Есть внуки – Вика и Ирина, Ксения и Андрей. И правнук – Данила.

А Татьяна Ефимовна и в прабабушках, кажется, такая же статная и красивая, как на этом давнем портрете, что висит над диваном. Вместе они уж столько лет, что "и счет потеряли", как пошутила супруга. Так и должно быть – вместе в счастье и горе, в здравии и болезни, в ненастные и солнечные дни.

Краше родины места нет

В 2002-м Селянины вернулись в Ребриху. Купили маленький домик, на той самой, кстати, улице, где был когда-то и родительский дом, в котором он мальцом рисовал своих коней на оконном стекле. Вот теперь, уже в новом веке, Селянины оказались наконец-то дома…