Большое видится на расстоянии
Сегодня писателю Георгию Егорову исполнилось бы 90 лет. О судьбе фронтового разведчика и литератора размышляет его сын.
Долгая война становится жизнью народа. В неё тяжело входить, но и выйти из неё тоже не просто. Наверное, поэтому двадцатилетние фронтовики и молчали четверть века – до тех пор пока не поняли значимость пережитого: большое видится на расстоянии.
На войне всё по-другому
То, что на войне всё по-другому, стало уже общим местом. Но по-другому – это как?
Я спросил однажды отца: страшно в атаку ходить? Был уверен, что страшно, и спросил, чтобы от него это услышать. И услышал то, чего не ждал: когда слева и справа падают убитые ребята, нет, не страшно: а почему бы и не ты?
Вот так, оказывается.
И ещё там не было места корысти. Однажды разведка наткнулась на машину денег – настоящих, советских, какими платили солдату скромное его жалованье. И что? А попинали пачки сапогами и пошли дальше.
На войне деньги не нужны.
Собственно, этого вполне достаточно, чтобы понять то самое «другое»: без страха и без корысти – вот человек войны. И это поистине другой человек. Его в сегодняшней России и представить себе невозможно.
У смертного рубежа
И чужая жизнь была ценою в копейку: Иван Исаев, друг отца, застрелил под Сталинградом девятерых замерзающих итальянцев. Из парабеллума. В голову. Переходя от одного к другому. А потом бросил пустое уже оружие, сплюнул и сказал только: «Наш ТТ лучше».
Зачем? Живые же люди. Люди же! Неужели не жалко было?
А себя? Себя жалели?
Собственно говоря, это только сейчас можно задавать такие вопросы, а тогда и мыслей таких в голове не было. Когда человек переходит свой смертный рубеж и числит себя в живых лишь временно, жалость тоже остаётся позади. Ну застрелил – и что? Звали их, что ли, в Россию?
Между прочим, из «великой» наполеоновской армии за Неман и пяти процентов не ушло – все остальные в наших снегах остались. И так и должно быть, ибо каждый пришедший в Россию с оружием виновен и подлежит смерти. Это заложено в сознание русского народа его Историей. А если бюрократы пишут правила ведения войны, то пусть они по этим правилам и воюют. А Иван Исаев тут ни при чём – какие к нему вопросы?
Да иначе было и не победить.
На двух берегах
Дети отцов, живших при сухом законе, они не жаловали водку. Но случалось, что выпивали. Однажды отец и тот же Иван Исаев брели по дороге, о чем-то шумно беседуя, и не сразу услышали, что сзади урчит «Виллис». А в «Виллисе» – генерал. Он-то трезвый был и хорошо видел, кто перед ним: пятнистая униформа, финки на поясе, ППШ под мышкой… «Ребята, – говорит, – как бы мне вас объехать…»
Нет, своего они, конечно, не застрелили бы, но… фронт все-таки! В общем, не стал генерал права качать. Умный был генерал.
И с немцами отношения были не как в кино – нормальные. В смысле без злобы. Враги? Да, враги. Но и в одной речке с немчурой, бывало, тоже купались: те с западного берега, наши – с восточного. А под Сталинградом замерзшие немцы ходили через нейтральную полосу к нашим кухням – с котелками за кашей. И все видели, что это немцы. И что?
Но параллельно тех же немцев, за линией фронта взятых и допрошенных, вполне спокойно ликвидировали «в ножи».
И пленных расстреливали, которых ни по какой конвенции расстреливать было не положено, – отец сам расстрелял человек десять, когда, будучи легко раненным, шёл в санчасть, а ему навязали эту компанию, чтоб самим не вести.
Не из кровожадности расстрелял, а просто потому, что темнеть стало. А они по-своему о чем-то лопочут. А он ни черта не понимает… В общем, навел автомат и положил всех. Повернулся и пошёл назад, в полк.
Вот приблизительно это и есть другая жизнь. И прежде чем писать о ней, конечно, надо было, чтобы она отстоялась в тебе. Чтобы сны стали спокойнее. Чтобы наконец можно было взглянуть на неё глазами человека мирной жизни, чтобы понять, что же все-таки ты пережил. А для этого надо было повзрослеть мудростью, что приходит с годами.
Мудрость даёт совет
Мудрость видит шире и в то же время острее; взгляд её спокоен, и перо под таким взглядом идёт увереннее. Именно мудрость даёт совет писать честно и просто, и с таким советчиком легко работается. С таким советчиком не надо загадывать, что получится.
И отец не загадывал. Работалось ему легко. И это был как раз тот случай, когда человек сам не вполне понимал, что он создавал и создал. Видимо, поэтому отцовская книга оставляет ощущение извечной русской правоты. И понятно из этой книги, что завоевателю в России – по-любому гроб: ну невозможно победить народ, который между боями кормит тебя кашей!
Главная ценность
На войне каждый сразу определяет для себя, что главное, а что нет. И каждый «почему-то» главным выбирает для себя будущее страны. Такой выбор сделали для себя наши отцы в сороковых. В этом выборе – всё. Поэтому прочее рядом с ним – пустяки. В том числе и боевые награды.
И отец был равнодушен к своим наградам – ещё один характерный штрих к его портрету. Он их не хранил, и мы с братом их никогда не видели. Где и когда они пропали – никого не интересовало. А ведь среди них была медаль «За отвагу» – медаль и сегодня очень серьёзная. Но и это стало не важным, после того как будущее страны было отвоевано.
Почему?
Потому что и спустя многие годы после войны отцовские ценности остались прежними, и он был тем же, кем стал, повесив однажды на пояс финку разведчика. (Кстати, точно такая же финка, только со сточенными «усиками», бережно хранилась в его столе – так же бережно, как и солдатская шашка и казачья нагайка времен Гражданской.) И был бы тем же, живи хоть двести лет. Измениться означало бы предать то, ради чего жил и боролся, ибо жизнь и борьба продолжались и трудно жила Родина.
Но разве не то же происходит и с художником?
Да то же самое! Выбранная им цель недостижима. К ней идут всю жизнь, и она не становится ближе. Путь к ней и есть творчество, и счастлив каждый, кто прошёл этот путь.
«Игольные уши»
Бог далеко не каждому даёт талант – далеко не каждому открывает Он окошко к тому духовному опыту, какой накопило с Его помощью человечество. Уверен, в этой точке и происходит тот суд, когда агнцы отделяются от козлищ. И не пройдет через эти «игольные уши» человек безнравственный.
Отец прошёл через эти «игольные уши», даже не заметив их, как, собственно говоря, и должно было быть. Он, повторяю, закончив «Книгу о разведчиках», не знал, что именно написал. Большое видится на расстоянии. От первой до последней страницы вела отца фронтовая его судьба, вела по простому и вечному Божиему Закону: отдать жизнь за други своя.
Он мог бы воевать в пехоте, но вызвался в разведку. А значит, «просто в пехоте» он воевать не мог.
В мирной жизни он мог бы стать обыкновенным литератором, сочиняющим бесчисленные тома непритязательных бытовых историй, но эта дорога не вела к его цели, а значит, он просто не мог по ней идти.
Отец был чист душою и честен перед собой и людьми. Придя с фронта, он имел право сказать себе: «Я сделал всё, что должен был сделать».
Кому ж, если не ему, Бог мог дать возможность написать такую книгу? И Он дал ему такую возможность. Наверное, для того, чтобы через четверть века после войны отец имел право повторить эти слова уже как писатель.
Справка «АП»
Георгий Егоров (28 декабря 1923 – 28 февраля 1992) родился в селе Тюменцево Алтайского края. Член Союза писателей России с 1967 года. Заслуженный работник культуры России (1984).
Автор книг «Солона ты, земля!» (1963), «Крушение Рогова» (1965), «Книга о разведчиках» (1971), «На земле живущим» (1988), «Колчак Александр Васильевич – последние дни жизни» (1991).
С 2002 года на родине писателя, в Тюменцево, проводятся Егоровские чтения. В 2004 году учреждена литературная премия его имени.
Анатолий ЕГОРОВ.
