Конкурсная работа: Ранец

Мое имя – Маргарита, редкое для поселка, в котором я родилась. Так меня назвал отец, хотя первых трех детей, родившихся до меня в семье, называли мама или бабушки. Самой старшей сестре Марусе, названной в честь маминой сестры, тогда было семь лет, потом погодки брат Федя и Володя, опять же получили имя от бабушки Насти, маминой мамы, в память о деде, а Володя стал Володей по желанию другой бабушки Надежды, объяснений от нее не последовало.


Родилась я, спустя 10 лет после войны, о которой отец не любил вспоминать и никогда не рассказывал про нее. Мне в детстве казалось, что от этого слова веет чем-то зловещим,  взрослые с  глубокой ненавистью произносили это слово, оно таило столько опасного и страшного, поэтому лишний раз мы старались его не слышать. Однажды после застолья я услышала от пьяного отца рассказ о медсестре, у которой снарядом снесло голову…  Когда хоронили ее, комбат, их волевой командир, плакал. Я впервые увидела, как плачет отец, и заплакала сама, тем более на слезы я была быстрой. Мама, убирающая посуду со стола, поспешила мне на помощь, что-то сердито сказала отцу, что  вот напугал ребенка, стала утешать меня, мол, доченька, не слушай, такого не было, папка пьяный…


Но все же в детстве ждешь от каждого дня чего-то радостного, и оно приходило.  Плохое  сразу улетучивалось от прикосновения маминых ласковых рук, от постоянной опеки двух бабушек, да и сестрица Марусенька носилась со мной как с куклой до той поры, пока я стала отбиваться от нее и убегать с братьями лазать по деревьям и крышам сараев, пригонов.


… Младший братик  Миша лежал в люльке и гукал, а я осторожно дергала за веревку, привязанную к ней.  К нам в дом зашла учительница Володьки Ольга Ивановна и вместо привычной информации, как он себя ведет в школе, как учится, сообщила, что Рита, то есть я, в этом году записана в первый класс. Я тогда не знала, что так громко заколотилось во мне. Одно поняла – это огромная радость, какой еще у меня никогда не было. Я так запрыгала вокруг люльки, что напугала малыша, и он заревел, стала его веселить, улыбаться ему, тормошить, поэтому не совсем поняла мамины слова, сказанные с глубоким вздохом: «Как же нам четверых теперь собрать в школу?» Но до осени еще были длинные зимние месяца, а потом весна и еще лето, любимое самое… Отец торжество мое понял и сказал, что теперь надо серьезно взяться за грамоту. Раньше я как-то смотрела на эти буквы-козявочки как на развлечение, запоминала их, а потом забывала за ненадобностью: бабушки сказок знали много, Маруся исправно приносила мне тоненькие книжки из библиотеки с иллюстрациями и читала их. Некоторые я запоминала наизусть. Но теперь надо самой разгадывать назначение этих  «козявочек»! Грамотой со мной занимались все, у кого было время, но никто из учивших меня не мог понять, почему, узнавая буквы, я не могла прочесть слова. Потом кто-то им подсказал, что буквы надо петь… по слогам. Мне это понравилось. Но своим пением  надоедала всем, кто старался мне привить любовь к грамоте.


Лето подходило к завершающим своим дням. Мои подружки одна за другой  в который раз мерили при мне школьную форму, меняя на коричневом платье черный фартук на белый, щелкали замком новеньких портфелей, раскладывая содержимое. У меня тоже были уже куплены учебники, пенал деревянный с ручкой и перышками, простыми карандашами и резинкой. Небольшая коробка цветных карандашей под названием «Радуга» еще с зимы бережно хранилась на Марусиной книжной полке. И вот мама сообщает мне, что в наш магазин не привезли больше платьев для девочек, и она просит примерить вот этот сарафанчик, сшитый из ее праздничной юбки. А в начале лета она так радовалась, что вот ситца, как хотела в мелкий цветочек, купила на занавески. И этот ситец стал моими кофточками. Мне понравилось – как может обновка не понравится! Но когда за обедом я узнала, что у меня не будет портфеля, радость, пришедшая с кофточками, сразу померкла. А бабушка Настя сказала, как будто приговор прочла: «Раньше с холщовыми сумками ходили в школу. Учились, если хотели учиться. У меня в сундуке еще есть кусок холста, мама ткала, вот и сошью Ритке…» - «Что она как побирушка будет ходить с этим мешком!»- возмутилась Маруся. Братья почти в один голос захохотали: «Ох, Ритка –побирушка! Ох, Ритка-побирушка!»  Слезы градинами падали из моих глаз, но, помня наказ отца не плакать, держалась изо всех сил, чтобы голосом не выдать боль свалившего на меня горя. Отец, посмотрел на меня, и с улыбкой сказал: «Ничего, Рит, я тебе такой портфель сделаю, что ни у кого такого не было и не будет.  Ранец, как у солдата. После обеда, пацаны, помогать мне будете. Федька, достань мои сапоги с горища».


Чердаки деревенских домов были те же кладовки, только там висели, стояли, лежали или просто валялись вещи, отслужившие людям, отправленные на время или сосланные навсегда. Мы в своих играх находили им применение. И эти сапоги, как у нас говорили, с разинутыми ртами, когда я была меньше, меня даже пугали, но потом  мы в своих забавах проделывали с ними разные манипуляции, и кем у нас они только тогда не были…


- О, голенища хорошие! - обрадовался отец, когда Федька, выполнив просьбу отца, подал ему пыльные сапоги.  Брат сразу незаметно убежал со двора, у Вовки тоже какие-то дела определились, так что из помощников отца осталась я одна, не считая собаки Жучки, которая вертелась возле нас: ей тоже, наверно, было интересно увидеть солдатский ранец.


 Отец на верстаке рубанком стал строгать доску, распилил их на три части, две одинаковых, а одна чуть длиннее. Но в этот день я так и не дождалась появления обещанного ранца: бригадир дядя Семен приехал за отцом на кошевке, надо было срочно что-то ремонтировать на току.


 Но пока было еще лето, и много было вокруг всяких развлечений.  Спустя несколько дней, вечером, отмыв ноги от дневной пыли, я обнаружила возле своей кровати странный ящичек, оббитый голенищами от сапог. У ящичка ручка, сделанная из старого отцовского брючного ремня, застежка тоже от ремня с дырочками. Дно и бока этого ранца были из досточек. Конечно, это был не портфель, но все же я с удовольствием сложила в ранец все мои школьные святыни, прошлась несколько раз по комнате с ним, и почти счастливая улеглась спать.


А на первых сборах в школе ко мне подошла незнакомая учительница, потом я узнала, что это завуч школы, пальцами пощупала ситцевый  рукав моей кофточки и сказала, что в такой одежде в школу ходить нельзя. Потом до окончания школы я сторонилась этой учительницы, омрачившей мой первый день в школе. Мне уже позже сестра рассказывала, что после моей истерики дома, мама ходила в школу, по-видимому, договариваться, чтобы мне разрешили ходить в школу не по форме.


Когда же первого сентября я пришла раньше всех в класс, вынула из ранца все необходимое, спрятала его в парту. Мальчишки узрели необычный предмет в моей парте и вытащили ранец, стали смеяться и говорить обидные слова в мой адрес. Я старалась вырвать свой ранец, защищая его неубедительными словами, что портфели бывают разные, а у меня вот такой, как у солдат на войне. Сколько живу, столько и благодарю своего первого учителя, вошедшего тогда в класс в минуту наивысшей точки сражения между мной и мальчишками, на моей стороне были и мои три подружки. Высокий, седовласый, в черном костюме, без галстука, он быстро оценил мой портфель и убедил всех, что ранец мой, сделанный руками бойца, сослужит мне хорошую службу. Позже мальчишки чуть не в очередь становились, чтобы поносить мой ранец. А потом зимой мы на нем катались с ледяной горки. Лишь под Новый год тетя Маша, мамина сестра, привезла мне новенький почти портфель. В ранце потом отец хранил инструменты, брал его с собой на комбайн.


…Как мало мы знаем о жизни наших родителей до  появления нас на свет. Как поздно порой мы это понимать начинаем!


 …Мы сидим за столом: мама, отец, мои сыновья-близнецы  Ваня и Даня, и я, наконец, вырвавшаяся из городской суматохи домой. Впервые услышав о войне от отца, я была поражена не меньше сыновей.


 …Во время бомбежки он вел машину со снарядами. Дверцы кабины были открыты. Не помнит, толи сам выскочил, толи волной от взрыва выбросило его и засыпало землей. Медсестра Рита его буквально вырыла из-под земли. По руке, торчавшей из земли, определила пульс. Дотащила его до ближайшей воронки, чтобы сделать перевязку. Он был ранен в ногу. Сапог не снимался. Ей пришлось разрезать голенище. От боли он и очнулся. Кость не задета – обрадовало. А рана зарастет, как на собаке. Мало ли их в детстве было! И собака кусала, бык пырнул в бок однажды, с дерева падал, на сучок напоролся… В прифронтовом госпитале и лечился, в тыл отказался уезжать: далеко от передовой. Рита забегала в палату, сокрушалась, что вот сапоги его размера никак не подберут: ножища–то на редкость!  А тут санитар попросил как-то выйти во двор госпиталя. Взял костыль, вышел.  На машины укладывали покойников. Увидел Риту. Она с журналом стояла, отмечала что-то. Подносит этот санитар ему сапоги, с убитого снял. Отец увидел даже лицо этого еще мальчишки – ветер сбросил с лица простыню.  Отшатнулся: а он как же?! да разве так можно?! Можно! Тебе, мол, завтра в бой, а ему все равно... Подошла Рита. «Возьми, Ваня, ты везунчик. В этих сапогах тебя никакая пуля теперь не возьмет», - сказала с улыбкой. И права оказалась: дважды осколком задевало – в руку, и… в мягкое место, и все пролетом. Последнюю рану санитар спиртом прижег. Потом сам долечивал, в санчасть не обращался. Не мог он про войну рассказывать. Во сне вскакивал первые годы после войны, ночью кричал, задыхался, видел как бы со стороны, как его Рита  по полю тащит. А то приснилась  она так ясно на лугу. Идет ему навстречу, а он будто сено косит. Из-под пилоточки светлые волосы выбились. Улыбается и говорит: «Ваня, назови дочку Ритой. Я очень хотела жить!» Проснулся с испариной на лбу и говорит жене: «Дочка у нас будет. Рита». А то часто снятся  ему колонны солдат, идут и  идут, и где-то в облаках исчезают. А от них какое – то свечение, как от святых исходит. Будто он чувствует, что и ему надо с ними, а самый высокий,  с обмотками на ногах, головой отрицательно поведет: не пора еще, мол, тебе с нами. «Мое святое воинство, придет время, позовет и меня с собой»,- заканчивает отец. Сыновья почти в один голос спрашивают: «А почему святое?»- «За Родину павшие, значит. Если б не они, погибшие, не было бы мамки вашей, и вас бы не было…»


 А через год отца не стало…  Маруся осталась в горнице с мамой. Братья разносили столы после поминок. А я ушла за баню, села на бревно и плакала, сдерживать себя уже не было сил. Рядом со мной оказались Ваня и Даня, прижались ко мне с двух сторон, гладят меня и молчат, носами шмыгают.  Обняла я своих деток, а Ваня спрашивает: «Мама, а дядя военный сказал на кладбище, что дед ушел от нас…  А куда он ушел?» - «Дед же говорил – в святое воинство!» - ответил ему Даня.


 ( По рассказам отца Осипова Нестера Яковлевича, 1916 г.р.) 


Осипова Зинаида, Алтайский край, Суетский район, С. Верх – Суетка.


                                

Фоторепортаж
Блоги