«И СОБИРАЛИ ЕЩЕ ТЕПЛЫЕ ОСКОЛКИ БОМБ»

Он жил на Лиговке и в шесть лет уже знал, что его отец участвовал в боях на Халхин-Голе и в финской войне. Когда началась война, отца сразу мобилизовали.

Враг приближался к Ленинграду, и все население отправили копать противотанковые рвы. Мальчика поразило, какие они огромные и глубокие, танку из них не выбраться. Он бегал между людьми: кому лопату подать, кому воды поднести. Потом мама брала его с собой ставить заградительные «ежи».

Игорь Владимирович хорошо помнит начало блокады:

– В воскресный день начала сентября (еще тепло, листья желтели) семьи с детьми отправились на поезде в Колпино, в воинскую часть, где стояли в обороне наши отцы. Вдруг сыграли тревогу. Немцы начали наступление на Колпино. Женщины с детьми бегом кинулись на поезд.

Загрузили нас, как сельдей в бочку, битком. Я помню даже лица тех, кто стоял рядом со мной. Паровоз мчался на всех парах, подавая тревожные гудки. В небе появились самолеты со свастикой. Мама меня старалась прикрыть, из-под ее руки не все мог разглядеть в окно. Слышались близкие разрывы, поезд трясло, наш вагон прошило несколько пулеметных очередей, в этой толкучке рядом были раненые и убитые. Когда мы прибыли на вокзал, оказалось, что в поезде осталось только три вагона, остальные разбомбили, они ушли под откос. Мы спаслись потому, что были в первом. Утром по радио услышали, что наши отцы с боями отступили, а Колпино заняли немцы. Кольцо блокады замкнули. Теперь я знаю, что это было 8 сентября 1941 года.

С того дня начались регулярные бомбежки города. Радио работало круглые сутки, когда не передавали информацию, стучал метроном. После бомбежек радиосвязь восстанавливали в первую очередь. А они были страшные, вокруг рушились дома. Пацаны бегали и собирали теплые осколки бомб, чтобы похвастаться друг перед другом богатой коллекцией. Однажды налет случился, когда все были в бане. «Помню, как по тревоге выскочили кто в чем был и кинулись в убежище у Обводного канала. На следующий день узнали, что во двор бани упала фугасная бомба, но не разорвалась. В ней оказались песок и записка: «Рот фронт». Мы удивились: «Надо же, и там наши люди есть».

– Хорошо помню зеленые ракеты, которые летели в сторону заводов, вокзалов и других важных городских объектов. Их пускали немецкие шпионы, указывая, где бомбить. Так были сожжены известные продовольственные склады – Бадаевские. Но мы об этом не сразу узнали, сначала народ удивился, откуда взялось столько крыс? Они бежали по улицам сплошным потоком. Это стало началом голода.

Пришла зима, страшные морозы, массовые бомбежки. В городе были улицы, которые обстреливали из дальнобойных орудий. Немцы хотели сломить сопротивление ленинградцев. Электричества, воды и дров не было. С осени мы ходили собирать желуди в парках, потом нам раздавали жмых, оставшийся от корма животных, но закончился и он. Мы, иждивенцы и служащие, получали в день 125 граммов хлеба – кусочек с бумагой и опилками, – чтобы наполнить как-то желудок.

Мама варила из столярного клея холодец. Распускала брикетик клея в воде, соль у нас была и даже лавровый лист остался. Пахло очень вкусно, у меня слюни текли, но попробовать холодец мне ни разу не дали, для детского желудка вредно. Мама с бабушкой отдавали мне свою пайку хлеба, а сами ели горячий клей. Откуда брали дрова? Через дорогу разбомбили огромный дом, занимавший целый квартал. Мать брала топорик и откалывала куски перил, подоконников, собирала щепки. До Невы сил идти не было, воду добывали из снега, а он – черный, в саже от пожаров. От холода некуда было укрыться, ходили закутанными кто во что мог, печку топили только для того,  чтобы вскипятить чай. Жили на пределе сил. Если человек падал, то сразу умирал.

Уходили друг за другом

Каждое утро, выходя на улицу, Игорь видел во дворах новые трупы. Родственники выносили умерших за ночь, а потом специальные бригады собирали их и свозили на огромные склады. Кто-то сам вез родных на санках, обмотав простыней или покрывалом.

– В нашем доме жила семья рабочих – отец, мать и три сына. Парней не взяли в армию, так как они были ценными специалистами на Путиловском заводе. Первой от голода умерла мать, потом – старший сын, отец и средний сын. Последним в семье оставался шестнадцатилетний Костя, который для меня был близким другом. Разница в десять лет его не смущала, до войны он меня по городу водил, помогал во всем. Я его любил и гордился таким общением. Как-то утром выхожу из подъезда, друг неподвижно сидит на крыльце. Подбежал к нему: «Костя, ты чего?» А он уже умер.

Эвакуация

Как вспоминает Игорь Владимирович, их должны были эвакуировать в январе. Но строгая бабушка, мать отца, наотрез отказалась покидать Ленинград: «Я здесь родилась, здесь и помру!» Так вскоре и произошло.

Эвакуированных свозили на берег Ладожского озера и по ночам отправляли на грузовиках по льду. Уже появлялись проталины, их поливали водой, наращивали лед. 15 апреля была сформирована, как им сказали, последняя колонна, куда попали Александровы. В кузове полуторки люди с узелками сидели плотно друг к другу, женщины прижимали детей. Их машина шла в середине колонны. Вдруг услышали шум, оказывается, впереди полуторка провалилась в полынью. Ее стали объезжать, а потом мальчик увидел, как следующая машина, шедшая за ними метрах в двадцати, ушла под лед, никто не спасся.

– Прибыли на станцию «Волховстрой». В эвакопункте в котлах варились каша и суп с комбижиром, красным, как томатная паста. Он пенился. Меня кто-то поднял на руки и спросил: «А ты чего как пушинка?» Люди набирали котелки еды и садились в вагоны. Желудки у всех были с наперсток. Кто не выдерживал, съедал несколько ложек за раз, умирал, как говорили, «от заворота кишок». Их выносили из вагона и оставляли у насыпи. А мне мама больше одной ложки за раз не давала и сама держалась. Мы ехали в вагоне на нарах целый месяц. В мае 1942 года прибыли в Барнаул и тут начали приходить в себя. Мама стала преподавать. В 1944 году после тяжелого ранения отца комиссовали, и он приехал к нам.