Воспоминания 94-летней жительницы Алтайского края о жизни в оккупации

15:00, 18 июля 2020г, Общество 38171


1
1

Фото Олег БОГДАНОВ

Сны 94-летней жительницы села Николаевка Поспелихинского района Александры Решетовой пугливы. Каждую ночь война снится и страх парализует – как тогда, в детстве. Вот сейчас откроют пинком дверь их аккуратной беленькой мазанки дядьки с автоматами и убьют всех…

Из первых уст

Всю жизнь она слышит, что не может человек помнить пережитые в раннем детстве ужасы. Но она помнит…

– У меня хорошая зрительная память, и каждый день войны – как картинка. Летом 1941-го наша Черниговская область стала оккупированной территорией. До этого я не понимала слова «война», но понимание пришло быстро, – тихо говорит Александра Ивановна.

На стол рядом с семейным фотоальбомом она ставит пузырек с валосердином. Чтобы, когда плохо станет от тяжких воспоминаний, сразу накапать в стакан с водой.

На старой карточке – маленькая Шура Зубец рядом с мамой Марией. На обороте – дата. Июнь 1941 года. Скоро уйдет на фронт отец вместе с другими мужиками Новой Басани – кто в армию, кто в партизаны.

Александру Ивановну слушаешь – словно кино о войне смотришь. Но если создатели сценария намеренно сгущают краски, то в своем рассказе очевидица, наоборот, многого недоговаривает. Бережет собеседника. Фрагменты повествования женщины приводим из первых уст.    

«Квартиранты»

– Папа воевать ушел в первый день войны. Мы с мамой его провожали. У военкомата – народ, люди плачут, гармошка разрывается. Отца вместе с другими на лошадях увозили в Киев. С нами в доме оставались еще тетка и четверо ее детей. Проводив мужиков, женщины продолжали работать в колхозе, мы одни дома оставались. Спустя несколько дней в наш двор въехала походная военная кухня и люди с автоматами стали стучать в дверь, в окна. Старшая из нас, Нина, говорит: лучше открыть, а то они стекла перебьют. Зашли чужаки. Так я впервые увидела фашистов. Не обращая на нас внимания, как будто нас и нет, они кухню затопили, на стол накрыли, поставили бутылки. С ними – две красивые девушки, то ли медички, то ли связистки. Один из немцев угостил нас леденцами, а потом сел на лавку и стал играть на губной гармошке. Так прошёл первый день жизни в оккупации. Ни нас, ни маму с тетей «квартиранты» не трогали. Кур только наших зарубили.

Сразу за калиткой лес начинался, и оккупанты поставили пулемёты в ту сторону. Уже тогда очень боялись партизан. «Гостевали» они недолго, съехали в центр села, ближе к комендатуре, устроенной в доме бабушки Мокрины. Там безопаснее было.

«Я бы вас убил»

– Мой дедушка Гаврила Семёнович был коммунистом. В один из дней того же лета 41-го к нам подъехал на лошади бригадир и сказал: «Мария, беги к школе, там твой свёкор убитый лежит». Мы с мамой бросились туда, но она запретила подходить близко. Велела ждать поодаль. А я все равно за ней шла. И там среди убитых увидела дедушку. Коммунистов выдал Грицай, один из местных полицаев. Немцы казнью рук не марали, наблюдали со стороны, как на Яру возле школы резали и стреляли сельских активистов свои же, предатели, холуи немецкие. Грицай все время пьяный ходил и покоя односельчанам не давал. Как-то мы наделали вареников с вишнями и только сели ужинать, как он зашел. Миску в окно выбросил, стекла разбил. Или, бывало, придет к матери и самогона требует. Та бежала искать, иначе смерть. Полицаи, сидя у нас, напивались, а мама и тетка у соседей прятались. Знали – детей не тронут. Грицай с бодуна говорил им: «Ваше счастье, что вас не было, я бы вас убил». 

Казнь

– Осенью 41-го через наше село немцы пленных вели. Мама наварила картошки, взяла старую отцовскую одежду. На колхозной площади, куда гнали красноармейцев, уже стояла вышка с автоматчиками, немцы с овчарками. Как подойти? Как передать продукты и одежду? А там заросли сирени, и она придумала: я маленькая, нырну в кусты, меня не заметят. Ну, закинула как могла пленным кошелку, а никто из них и не увидел. Люди шли угрюмые, глаз не поднимали. До сих пор не знаю, накормила ли та картоха перед смертью хоть кого-то. Переночевав у родни, утром мы тем же путем шли домой. И увидели на площади кучу мертвых тел, уложенных одно к одному, готовых к погрузке в машины. Я с тех пор боялась на улицу выходить.

«Француз»

– Дети бабушки Марфы и дедушки Гаврилы – Пётр, мой папа Иван, Ольга, Наталья, Григорий и Степан. Наталья эвакуировалась в Саратов, там вышла замуж и вернулась после войны с семьей. А Ольга осталась и была с двухлетним младшим сыном в селе Петривка, в 14 километрах от нас, у свекрови. Та печь топила, когда фашисты в хату зашли. Так ее у печки и застрелили, а следом мужа с отцом и малыша прямо у матери на руках. Ольга сразу упала без сознания. Очнулась от дыма. Фашисты хату бензином облили и подожгли. Израненная и обгоревшая, она кое-как выбралась и доползла до соседей. Те оставлять ее у себя побоялись: тех, кто укрывал родных коммунистов, ждала смерть. Беглянке перевязали раны, дали одежду и отправили восвояси. Когда она добралась до нашего дома, у нее уже гангрена началась. Через неделю Ольга умерла. Старший ее сын Виталик выжил, потому что был у нашей бабушки, она его растила. Фамилия моего двоюродного брата – Обелец. После войны мы были в Петривке, видели памятный камень на въезде, надпись на нем гласила, что в конце XVII века через это село Пётр I с войском, в котором воевали французы, в Крым шёл. Выяснилось, что корни Виталия – французские, родовая его фамилия писалась как О’Белец.

Освобождение

– Из молодежи кого в Германию угнали, кого убили… Как-то зимой к нам на улицу прикатила большая машина. Мама говорит – все, мы пропали. А я смотрю в замерзшее окошко – не к нам идут, а в дом через дорогу. Вывели соседку, затолкали ее внутрь. В той страшной машине увезли на расстрел и нашего Гришу. 14-летнего Степу не тронули. Это была последняя казнь комсомольцев, партийцев, родственников партизан. Через неделю Новую Басань освободили, а всех убитых похоронили в братских могилах.  

«Не вбивайте мамку!»

– Мы выжили благодаря корове. Староста комендатуры Ткаченко, тоже из местных, хотел забрать ее у мамы, но она хитрила. Держала буренку в лесу, забирала, чтобы подоить, и снова гнала на выпас. А тот ее выследил. Она пыталась отбить кормилицу, да куда там. Увезли маму в гестапо, откуда никто не возвращался. И вот везут ее на лошади расстреливать вооруженные Ткаченко с немцем, кучер телегой правит, все пьяные. А я следом бегу, за сапоги палачей хватаю, кричу: «Не вбивайте мамку!» Вдруг  телега врезалась в столб и опрокинулась. Конюх специально «аварию» устроил, как я потом догадалась. Конвоиры бросились искать автоматы – им же смерть за утрату оружия. Я же матери ноги развязала, и ну тикать мы огородами – к маминой сестре. Спрятались у неё в печке и сидим. Вскоре Ткаченко пожаловал. Выходите, говорит, знаю, что вы здесь. Мама вышла, плачет, бери, говорит, корову, только нас не тронь. Староста сжалился – из-за маминой сестры, в которую с юности был влюблен. 

Букетик полевой

– Два с лишним года мы жили под оккупантами. А в конце сентября 1943 года услышали рев бронетехники – нашей! Мама мне бежать велела на дорогу – а вдруг батька там. Мы долго от него вестей не получали. Я по пути лютиков нарвала и с этим букетом встала на пригорке – встречать. В тучах пыли шли «катюши», танки. Солдаты все серые, закопченные. Запомнила, как один из них, увидев меня с этим букетом, расхохотался – белозубо так, от души. Я так и стояла, пока колонна не прошла. Гнали ее на Киев освобождать столицу Украины. 

Бандеровский след

– Мой отец в войну был сапером, тем самым, что ошибается лишь раз. И он ошибся. Его контузило, оторвало пальцы рук. Очнулся в санитарном поезде по пути в госпиталь Еревана, где и лечился до конца войны. Мы о нем ничего не знали. А дядя Петя вернулся полковником, и его направили в Ровно, в НКВД, бить бандеровцев. Окончив седьмой класс, я поехала к нему учиться дальше. Но дядя отправил меня обратно, потому что боялся за мою жизнь после того, как бандиты ворвались в школу и выкосили весь десятый класс, всех выпускников.

«Не положено»

– В 55-м, отучившись в сельхозтехникуме, я уехала в Днепропетровскую область. В совхозе «Днепропетровский» познакомилась с суженым своим, ветврачом Борисом Ильичом. Там у нас родилась дочь Света. Маленькой ее привезли в Алейск, где жила родня мужа. Мы вырастили троих детей. Боря умер в 2006 году. А я скоро перееду к дочке в Новосибирск. Здоровье уже не то, чтобы жить одной в доме. Думала, за трудную жизнь пенсию достойную заслужу. Да где там. Оказалось, годы работы селекционером не входят в льготный перечень, дающий право на прибавку, хотя всю жизнь трудилась в селе. В Пенсионном фонде сказали – не положено.

Фоторепортаж