Он знал великих...

Незаконченная повесть Дмитрия Кобякова – писателя-эмигранта, жившего в Барнауле

00:00, 12 апреля 2014г, Общество 6092


Он знал великих... Фото №1

В моём юношеском дневнике сохранилась запись: «Сегодня, 17 июля 1970 года, познакомился с очень интересным человеком – Дмитрием Юрьевичем Кобяковым. Он 40 лет прожил за рубежом, учился в трёх университетах, был хорошо знаком с видными представителями русской эмиграции. Уже здесь, в Барнауле, издал несколько книг...»

Странная квартира

Его однокомнатная квартирка на Потоке, пропахшая запахами книг и табачного дыма, притягивала молодых литераторов как магнит. Мы, начинающие поэты Александр Зуев, Татьяна Кузнецова, Ирина Кириллова, были здесь завсегдатаями. Он не скрывал радости общения, мог часами вспоминать о бурных годах своей молодости, знакомстве со знаменитостями, был требовательным рецензентом наших юношеских виршей.

Это был весьма пожилой человек. Его начинали одолевать глухота и слепота – электрический звонок дублировала на рабочем столе лампочка, а очки имели толстенные стёкла. Он много пил кофе, курил через мундштук какие-то крепкие корейские сигареты, разламывая их пополам. Жил Дмитрий Юрьевич бедно и одиноко, от гонорара до гонорара, хотя никогда об этом речи с нами не вёл. Помнится, он, кажется, упоминал, что оставил жену Нину во Франции, говорил о сыне Юрии, умершем в конце войны, и брате Сергее, которого удалось найти в Ташкенте спустя полвека после расставания. К нему приходила какая-то женщина готовить обед и убирать квартиру. Говорят, поначалу, когда он только приехал в Барнаул, жил в однокомнатной квартире с этой или какой-то другой совершенно чужой ему женщиной с ребёнком.

Появлялись у него и некие сомнительные личности. Кобяков подозревал в них «агентов КГБ». Недаром в моём дневнике имеются его упоминания об обнаружении в квартире «катушки и аккумуляторчика» и о том, что «в почтовый ящик лазают. Конечно же, это не мальчишки». Кстати, в сохранившихся воспоминаниях Кобякова лишь дважды упоминаются фамилии алтайских литераторов, но имена Константина Симонова, Константина Паустовского и многих других видных советских писателей, учёных и общественных деятелей, с которыми он переписывался, встречаются часто.

Спустя несколько лет после знакомства с Дмитрием Юрьевичем я уехал продолжать учёбу в Москву, где меня и застала весть о кончине Кобякова и разграблении его богатейшей библиотеки, утрате драгоценных свидетельств ушедшей эпохи, участником которой был Кобяков.

Из огня да в полымя?

В пору нашего знакомства Дмитрий Юрьевич работал над очередной книгой об этимологии и буквально требовал, чтобы мы бесконечно задавали ему вопросы о происхождении тех или иных слов. Поэтому каждому нашему появлению в его квартире сопутствовали листки с незнакомыми нам словами.

Он нередко просил нас оказать услугу – сделать телефонный звонок, сходить на почту, обратиться в издательство или к сильным мира сего.

Отказаться, не выполнить поручение было невозможно: Кобяков всё помнил, неукоснительно, дотошно и с некоторой долей старческого занудства контролировал эти незамысловатые поручения.

Кобяков, проживший значительную часть жизни в Югославии, Чехословакии, Германии и Франции, поражался советскому бюрократизму, страшно огорчался из-за чиновничьего обмана, бездушия и коллективной безответственности. Нет, он, как истинный патриот, страстно рвавшийся из эмиграции на родину, публично не критиковал советских устоев. Просто не мог свыкнуться с мыслью, что там, куда он полжизни рвался, оказалось всё настолько забюрократизировано и окостенело. В нашем кругу он высказывался только о мелочах: официальный орган не вовремя ответил на его письмо, издательство нарушило обязательства о сроке выпуска книги, академик-рецензент напрашивается в соавторы, партийный чиновник пудрит мозги надуманными проблемами. Помню, Дмитрий Юрьевич был потрясен, убит утерей одной из своих филологических рукописей, отосланной для рецензирования какому-то московскому академику. Спустя время слово в слово его книга вышла из печати под чужой фамилией.

Вынужденный эмигрант?

Дмитрий Кобяков (фамилия с ударением на «я») родился в 1898 году (хотя в некоторых документах значится 1902 год). В 1917 году окончил тифлисскую 6-ю мужскую гимназию.

Сохранившиеся архивные данные позволяют предполагать, что в это время он принимал участие в революционных событиях, затем работал в Наркомпросе. Во время отхода белых из Крыма был эвакуирован в Югославию – так, по крайней мере, гласит официальная версия.

Нам он рассказывал об этом периоде так: якобы заболел тифом, был в беспамятстве увезён за рубеж. Что это – легенда или быль, теперь проверить невозможно. Нельзя исключать, что Кобяков просто повторял нам эту спасительную версию, позволившую ему возвратиться спустя четыре десятилетия в Россию. В разговорах он непременно подчёркивал, что не был эмигрантом в полном смысле слова, а вынужденно покинул родину.

После нескольких лет скитаний Дмитрий Кобяков оказался в Париже. Здесь он поначалу работал электриком, сцепщиком вагонов, фотографом. Затем, по его словам, учился в университете и одновременно редактировал журнал «Ухват», писал стихи. С изданием сотрудничали Саша Чёрный, Алексей Ремизов и Василий Шухаев. Молодой литератор стал членом редколлегии профсоюзной газеты «Рабочее слово». Дмитрий Кобяков был автором (по разным оценкам) восьми – десяти сборников стихов, нескольких книг прозы и литературоведческих исследований, изданных за рубежом и в СССР на русском языке.

Сохранившиеся в спецхране краевого архива его документы, книги и материалы (богатейшая библиотека и значительная часть документов и вещей Кобякова были разграблены после его смерти в 1978 году, а часть дневников последних лет, якобы содержащих некоторые неполитические откровения, попросту сокрыты) не позволяют подробно восстановить зарубежный период его жизни и творчества.

От восторгов до неприятия

Отрывочные сведения позволяют считать, что после 1944 года Дмитрий Кобяков редактировал сатирическую газету «Честный слон» и журнал «Новая земля».

В годы Второй мировой войны Кобяков вступил в Сопротивление, в августе 1944 года участвовал в Парижском восстании, был ранен. В 1958 году Дмитрий Юрьевич вернулся через Германскую Демократическую Республику на родину. Как оказался именно в Барнауле, Дмитрий Юрьевич нам, кажется, не рассказывал. Скорее всего, это была завуалированная ссылка в полузакрытый город. Спустя семь лет он выпустил в Алтайском книжном издательстве «Бессмертный дар», ещё через год в Москве – «Приключения слов». Кстати, по ней в конце 1960-х около года на Всесоюзном радио была организована специальная передача. Затем появились книги «Великий, как океан», «Из тьмы веков», «Слова и люди».

Все они были посвящены «великому и могучему русскому языку», блюстителем которого Дмитрия Кобякова почитали не только собратья по перу, но и известнейшие учёные-филологи страны.

В Россию он привёз недописанную документальную повесть «Вечер в Париже». В ней нашли отражение удивительные знакомства Дмитрия Юрьевича и обстановка в эмигрантской среде.

Восторженный отклик на рукопись получил Дмитрий Кобяков 9 сентября 1959 года от Константина Паустовского: «Вечер в Париже» – по простоте и выразительной силе превосходен». Однако иного мнения придерживался официальный рецензент Э. Хохлович, посчитавший, что в повести «нет классово-социальной оценки фактов».

Яркими мазками автор произведения обозначал образы известных писателей русской эмиграции и наезжавших в Париж советских литераторов, с которыми он был хорошо знаком. «Илья Эренбург с неизменной трубкой в зубах и в берете на лохматой голове величаво сидел на веранде «Ротонды» (парижское кафе. – А.М.)... Элегантный Иван Бунин медленно проходил между столиками кафе, сопровождаемый очередной поклонницей. Он никогда не расставался с тростью, серыми замшевыми перчатками и девушкой… Никогда не приходил на Монпарнас Александр Куприн, избегавший показываться русским эмигрантам, которых он не любил и не уважал. Не бывал там и Фёдор Шаляпин. Но сын его Борис – талантливый и молодой в то время художник был завсегдатаем «Ротонды». «Алексей (Николаевич) Толстой жил в Ивре, пригороде Парижа. Он описал этот городок в романе «Чёрное золото» («Эмигранты»)».

Воспоминаниями о своём общении с Иваном Буниным, Александром Куприным и другими русскими литераторами, оказавшимися в изгнании, он делился не только со своими гостями. Случалось, его приглашали в педагогический институт и на литературные вечера. Алтайские писатели сторонились его, опасаясь обвинений в близости с бывшим эмигрантом. И, конечно же, завидовали ему.

Я отчётливо помню историю, которую рассказывал Дмитрий Кобяков о том, как он обыграл в шахматы... чемпиона мира Александра Алёхина. Секрет оказался прост: великий русский шахматист был в стельку пьян.

Увы, многие свидетельства жизни и творчества нашего уникального земляка безвозвратно утеряны, забыты.

Так и не издана цитируемая выше документальная повесть «Вечер в Париже». Остался вне читательского внимания и его незавершённый роман «Дневник Водовозова», рукопись которого, к счастью, цела, находится в Алтайском госархиве. Несомненный интерес для исследователей представляют и сборники его стихов, сохранившиеся в архиве эмигрантские журналы, редактируемые Дмитрием Кобяковым.

Фоторепортаж
Блоги