Связь – нервы войны

Предлагаем читателям фрагмент из рукописи его книги «Прожитое».

Готовность к защите Отечества

Я попал в армию только весной 1943 года. Одногодки давно были на фронте, а меня браковали по зрению. Глаза я испортил ещё в четвёртом классе, когда, переехав в село Гуниха Залесовского района, узнал, что есть библиотека, где дают на дом читать книги. И был наказан за пренебрежение правилами чтения. Как-то всю ночь читал книгу при свете луны, утром же обнаружил, что ничего не вижу, кроме цветных разводов. А ещё сутки назад на спор издалека читал буквы на арке, стоящей на площади.

Нас готовили к защите Отечества. Я был политруком Гунихинского пункта всеобуча, где мы после школьных занятий или работы изучали военное дело, которое вели вернувшиеся по ранению сержанты и офицеры. Они, хлебнувшие фронтовых впечатлений, не давали спуска ребятам из сёл Чудиново, Костыли, Горяевка, Бажино, Арисово, Красный Бор, Плотниково, Пещёрка.

В 8-10 классах военная подготовка велась по 110-часовой программе – два часа в неделю. Мы занимались в стрелковых, санитарных, противохимических, спортивных кружках, принимали участие в соревнованиях по нескольким видам спорта и техническим знаниям. На школьных уроках географии учились работать с топографической картой и компасом, вести топографические съёмки. Нас обучали оказывать первую помощь при несчастных случаях, ранениях, артиллерийском обстреле, поражении отравляющими веществами. Мы знали свою группу крови, умели её переливать.

Да и дома появилось немало новых обязанностей. После того как в конце 1941 года отца призвали в армию, я стал старшим в семье. Приходилось много помогать маме, заниматься с тремя младшими братьями – Николаем, Алексеем и Павлом. Подростки военной поры быстро взрослели, проявляли инициативу и самостоятельность.

Мы искренне стыдились хвастаться слабым здоровьем. На медицинской комиссии при военкомате волновались больше, чем перед экзаменами в школе: не дай бог прискребутся к чему-нибудь.

Чтобы скрыть близорукость, я выучил наизусть все буквы таблицы окулиста и чётко оттарабанил врачу строчки, что позволило комиссии признать меня годным к военной службе. Однако райвоенком знал о моей близорукости и угрожал мне тем, что направит в трудармию. А её я боялся больше, чем фронта. Дело в том, что в село вернулся из трудармии знакомый – худющий и с обмороженными ногами. От такой безрадостной перспективы меня спасло то, что я случайно узнал о наборе новобранцев для отправки в радиошколу. Написал заявление добровольца, прошёл обучение в Воронежской школе радиоспециалистов и наконец оказался на фронте.

Привычное дело…

Первый бой. Страшно было – не пересказать! Чего уж там лукавить, мурашки спину сводили. Хотелось зарыться на дне окопа, лишь бы не слышать утробных взрывов снарядов, хлопков мин, свиста пуль и осколков.

Вскоре я стал чувствовать, что привыкаю к этим, вчера ещё пугающим меня, звукам боёв. Мои поступки становились всё осмысленнее. Зарождалось чувство, которое было похоже на предвидение поведения противника, однополчан и командиров. Старые солдаты – Пётр Прохорович Зубков, Иван Андреевич Слюсарь, Василий Хрипко, Иван Миронович Чуйко учили меня солдатскому мастерству.

Бывали и спокойные дни на фронте. Не всё же время стрелять да отстреливаться, налаживать связь и пополнять боекомплект! Иногда и отдохнуть надо, и пошутить. Чуть появлялась передышка, как уже слышался солдатский хохот. Кто-то в пляс пускался, кто-то пел...

С питанием почти всегда неважно: то налёт врага, то старшина с поваром задержались, то продукты не подвезли. Поэтому по примеру старослужащих не возбранялось иметь заначки сухарей и курева. Праздником были дни, когда удавалось поймать рыбы или нарвать фруктов, раздобыть и приготовить поросёнка или гуся.

Неустроенность солдатской жизни и быта выражалась ещё и в невозможности помыться, выстирать своё бельё. Нескончаемые полчища вшей, как мы их называли, «вражеских автоматчиков», вынуждали при первой же возможности сбривать весь волосяной покров, а одежду прожаривать в железной бочке с выбитым дном. Личная же гигиена чаще всего сводилась к омовению частей тела из котелка или купанию в водоёме.

Как-то солдатское радио принесло весть об использовании фашистами газов. А мы, чтобы избавиться от лишнего веса, выпотрошили противогазы, приспособив сумку под переноску продуктов и патронов. Что тут началось! Все пустились искать противогазы, а найдя, проверяли так, как самая строгая комиссия не проверяет. Больше до конца войны с противогазами не расставались.

Солдату без малой сапёрной лопатки никак нельзя. Но надо ж было такому случиться: перед одним из боёв мы с товарищем оставили их в машине. В ходе атаки вынуждены были залечь под огнём немецких пулемётов. Надо окапываться, а лопаток нет. Чтобы хоть как-то укрыться, пришлось ковырять поле ложкой. Выручил проползавший мимо санитар. Однополчанин работал лопаткой, а я руками выбрасывал землю на бруствер. Успели углубиться на 25-30 сантиметров – начался обстрел. Как мы вдвоём в эту узкую, неглубокую щель втиснулись, не знаю! Осколок разбил рацию, ранил в ногу товарища, а я отделался страхом. С тех пор сапёрная лопатка была со мной.

Домой писали письма при первой же возможности. Родные регулярно отвечали. Много чего солдату хотелось написать. Но все письма внимательно прочитывались, и лишние подробности тщательно затушевывались. Там, где надо, были твёрдо убеждены: враг не дремлет! Вот и приходилось опускать в письмах не только боевые и географические, но даже житейские подробности. Получалось казённо: жив, здоров, воюю. Как вы?

Радиобоязнь

Связь в бою – великое дело. Её называли нервами войны. Тоненькая проволочка длиной 500 метров, намотанная на две катушки, каждая из которых весит целый пуд – 16 килограммов.

Связистам не положено отсиживаться в блиндажах. Не в обиду пехотинцам скажу, они часто пользовались спасительной глубиной окопа, в то время как связисты вынуждены были под огнём врага выбираться из него наверх, чтобы восстанавливать связь.

Не знаю, как на других фронтах, но на 3-м Украинском танкобоязни я не замечал, а вот радиобоязнь испытал на себе не раз. Не успеешь с командиром батареи прийти к пехотинцам, чтобы их поддержать миномётным огнём, как вдруг слышишь: «Ребята! Радист пришёл» - и как от огня солдаты убегают по окопу в сторону. Поэтому мне готовили укрытие в 20-30 метрах от ближайших окопов.

Дело в чем? Фашисты хорошо знали, что рядом с радистом, как правило, находится офицер, быстро и умело пеленговали рации и тут же начинали обстрел наших позиций. Одно хорошо – чаще всего снаряды перелетали или недолетали, что и спасало от ранения и гибели.

Во время обороны рацию не включали из-за возможности быстрой пеленгации врагом. Поэтому мне нередко приходилось по приказу командира взвода связи бывать и телефонистом.

Мы пользовались переносной рацией 6ПК («шесть ПК трёт шею и бока»), оснащённой громоздкой системой аккумуляторного питания. Для переноски банок с кислотой использовался ящик, но он не спасал солдатские брюки и шинель от кислотных ожогов.

Довелось ознакомиться на фронте и с оснащением немецких связистов. Их ящик для переноски кислоты был изготовлен заводскими мастерами – добротный, с удобной ручкой, подогнанными к банкам крышками – ничего по сторонам не расплескаешь. Также имелся нож с кусачками для работы с телефонным проводом.

На всю жизнь запомнил восстановление телефонной связи во время боёв под Секешфехерваром в Венгрии, когда мою рацию разбило осколком, товарища ранило, а меня смерть лишь опахнула холодом. Мы оказались один на один с вражеской пехотой и танками, наша пехота не выдержала и отступила на более выгодную позицию позади нас. Спасло то, что удалось попасть 120-миллиметровой миной во вражеский танк. Он взорвался, следовавшая за ним пехота оторопела, но зато чаще заработала вражеская артиллерия.

А тут команда: «Пименов! Нет связи! Быстро на линию!» Вскоре с их стороны раздался характерный свист подлетающего снаряда. Мощный взрыв подбросил пласт земли в том самом месте, где должен был оказаться я, если бы был чуточку порезвее. Но на личные переживания уходят мгновения, батарея ждёт связи. Чтобы оголить провода, в ход пускаю зубы. Чертыхаюсь про себя, что нет у нас, как у немцев, ножа с кусачками. Наконец провод соединён, связь установлена и можно упасть в окоп, чтобы вместе с однополчанами укрыться от огня.

За тот бой мне вручили медаль «За отвагу».

Воинский долг свой я выполнил. Сколько от моей солдатской работы погибло врагов, знать не могу. Моё дело было обеспечивать бесперебойную связь командиров с огневыми позициями да точнее передавать команды, ну а в обороне – помогать телефонистам…

Подготовил к печати Анатолий МУРАВЛЁВ.

Справка «АП»
Пётр Пименов родился в Залесовском районе в 1925 году в большой крестьянской семье. В 1941-1942 годах работал в колхозе и школьным пионервожатым, затем был призван на фронт. Воевал связистом, участвовал в форсировании Днепра, освобождении Украины, Венгрии, Австрии. С января 1946 года Пётр Артёмович много лет работал учителем, директором в школах, заведующим отделом народного образования в Залесовском и Советском районах, редактором районной газеты, занимался общественной работой. Активно участвовал в создании краеведческих музеев в Залесовском и Советском районах, до 85 лет был музейным работником. Автор нескольких книг о предприятиях района, автор и составитель сборника «Советский район. История и современность». По своей инициативе Пётр Артёмович выявил более тысячи ранее неизвестных фронтовиков, о судьбе которых рассказал в книге «Они ковали Победу. Они сражались за Родину. Трудармейцы». Он – один из первых лауреатов краевой премии имени Степана Титова. Вместе с супругой Анной Павловной воспитал шестерых детей.
Пётр Пименов скончался 29 января 2013 года.