В канун трагического дня 22 июня вспомним о фронтовиках-журналистах Алтая

В канун трагического дня 22 июня вспомним о двух фронтовиках, наших коллегах-журналистах.

Обычно на постановочных групповых снимках их герои делают то, что им положено по роли – изображают глубокую заинтересованность происходящим в кадре. Но бывает, что кто-то из роли вдруг выйдет, посмотрит прямо на фотографа – камера поймает этот взгляд. И теперь, спустя десятилетия, нам кажется, что герои смотрят на нас…

От нищенской сумы

Еще пару лет назад я опознала почти всех на снимке, запечатлевшем заседание партбюро редакции. Только того, кто изображен в центре, я смогла узнать лишь на днях. Со снимка на нас глядит Дмитрий Григорьевич Сыщиков.

…В личном листке учета в графе «Образование» Сыщиков написал «самоучка (5-6 гр.)». Группами, заметим, раньше называли классы. Также в документах наш герой сообщал об образовании еще вот что: общее – курсы строительных десятников (6 месяцев) и партийное, политическое – «низшее (кр. по истории ВКПб, месячные курсы секретарей парткомов и самообразование)». Но как же тогда стал Дмитрий Григорьевич журналистом, секретарем партбюро газеты «Алтайская правда»?

Родился он в 1905 году в с. Володино Ялуторовского уезда Тобольской губернии. Отец имел лошадь, корову, мелкий скот и «неважную постройку: избу и 
полуразвалившийся двор». Когда Мите было два года, отец умер. Мать осталась с тремя детьми, старшему исполнилось лишь семь. «В 1911-м, – писал Сыщиков в автобиографии, – я уж стал «полезным» членом своей семьи: мог таскать через плечо сумку, умел выпрашивать кусок хлеба – нищенствовал…»

Автобиографий героя я нашла две. Первую и автобиографией-то в общепринятом смысле слова не назовешь. Это правда жизни, которую усиливает такое вот неправильное повторение: «Тяжелое, безрадостное детство с начала моей жизни тяжелым гнетом давило на меня. Гнет бедности, пренебрежительности, голода и беспросветной тьмы стали постоянным спутником моей жизни. С 1913 года из-за куска хлеба я ушел от своей семьи и так до 1919 года жил в разных хозяйствах у кулаков своего села». В 1919-м он возвращается домой, работает в своем хозяйстве, иногда берется за поденку.

Крутой перелом в жизни Мити случился в 1924-м. Он вступил в комсомол: «Это для меня было настолько великое событие, что оно перекроило весь мой жизненный путь: обучился грамоте, меня втягивали во внутрисоюзную жизнь организации и больше я, конечно, не возвращался к своему прошлому нищенству».

Работа среди батрачества, милицейские курсы, служба участкового… Нехватку знаний компенсировали энтузиазм и помощь товарищей-комсомольцев. В 1927-м 
Дмитрия призывают в ряды РККА. «Год военной выучки, активной работы в комсомоле, рабкоровском кружке и в стенгазете проглотили 12 месяцев незаметно. Второй год просидел писарем в штабе дивизии, не видел живой боевой подготовки, рылся в ворохах текущей переписки. Жалею и жалею второй год своей службы… Я был бы в группе командиров, но ни начсостава. Любил я строевую жизнь кавалериста с его боевой задорной песней, шутками и сосредоточной политической подготовкой» – согласитесь, из этих воспоминаний рисуется образ их автора.

После армии Сыщиков лишь месяц работал на Кузнецкстрое – оттуда его направили на курсы строительных десятников в Томск. Через полгода он поехал в Горную Шорию, в Тельбес, на практику. И так его затянули работа, дела комсомольские, стенновка (стенгазета. – Прим. авт.) рудника, что эту кипучую жизнь он предпочел учебе. В 1931-м нашего героя приняли в партию.

Как складывалась его судьба дальше? 1932-й – секретарь партячейки на строительстве обогатительной фабрики. С сентября 1933-го – редактор многотиражки «Рабочий» на Спасских приисках. С марта 1936-го – учеба на курсах марксизма-ленинизма.

Декабрем 1936-го заканчивается первая найденная мной в архиве автобиография Димы. Вторая, 1939 года, более сдержанная по стилю и «правильная» по форме. Про «мелкий» и прочий скот в хозяйстве семьи он уже не вспоминает; о труде писаря при штабе не высказывается столь эмоционально, как прежде.

Из второй автобиографии мы узнаем, что после курсов марксизма-ленинизма Сыщиков работал в районке, позже решением крайкома ВКП (б) его отозвали в «Алтайскую правду». Сначала он был литсотрудником партотдела, с января 1939-го – заместителем завотдела пропаганды и агитации. В мае 1939-го крайком ВКП(б) утвердил Сыщикова в должности завотделом.

О родственниках Сыщиков, как было положено, упоминал в документах. Известно, что до войны в Песьянском леспромхозе Троицкого района жили его отчим, мать, сестра и брат. Называл наш герой и всех семерых братьев жены Ольги Павловны – Варнавских Никиту, Георгия, Тихона, Дмитрия, Митрофана, Якова и Александра. Интересно, что последний трудился в «Сталинской смене» (так называлась до войны «Молодежь Алтая». – Прим. авт.).

Гвардии майор, замкомандира дивизиона по политчасти 15-го гвардейского гаубичного артполка Резерва Главного Командования Дмитрий Сыщиков погиб 
1 августа 1943-го под Смоленском.

Новосибирский поэт?

«Производственное редакционное совещание обсуждает вышедший номер газеты» – так называется вторая фотография. И кто же с нее из далекого далека смотрит прямо на нас?

Этого героя часто называли проникновенным лириком и первым автором, создавшим поэтический образ Новосибирска. Правда, знали его тогда и помнят сейчас как Ивана Ветлугина. В редакции же «Алтайки» он работал до Великой Отечественной еще под настоящей своей фамилией – Иост.

Родился Иван Матвеевич в селе Омутском, детство и юность его прошли в Камне-на-Оби. После десятилетки работал учителем русского языка и литературы сельской школы. Затем ушел в журналистику. Сапер 147-го инженерно-саперного батальона 11-й инженерно-саперной Могилевской Краснознаменной бригады Иван Иост успел-таки повоевать – на фронт он попал в феврале 1945-го. И «успел» геройски – за участие в форсировании Одера его представляли к ордену Красной Звезды, дали же медаль «За отвагу».

Стихи Иост-Ветлугин писал с юности, печататься начал еще до войны. После Великой Отечественной Иван Матвеевич работал в газете «Советская Сибирь», заведовал отделом поэзии в журнале «Сибирские огни», издал несколько книг.

Стиль и орфография приведенных документов сохранены.

На исходном рубеже

На исходном рубеже атаки
нету слов «позднее» и «потом».
На исходном рубеже атаки
ловят воздух пересохшим ртом,
пишут письма на клочке бумаги,
вспоминая дом свой, отчий край.
На исходном рубеже атаки
говорят суровое «прощай»…

Вот сюда, где веет холод смерти,
я с собой письмо свое принес.
Что хранил я в маленьком конверте,
пролетевшем десять тысяч верст, –
пару строчек о погоде хмурой,
о весне, о звоне первых струй,
или твой проверенный цензурой
тысячный воздушный поцелуй?!

Я не знал, какую нес с собою –
грустную иль радостную весть.
Мне письмо вручили перед боем,
не спросив, успею ли прочесть.
Тяжела была на сердце накипь –
где-то край мой, где-то отчий дом?..
На исходном рубеже атаки
ничего не делают «потом».

Торопись – или огнем и ветром
захлестнет неистовый поток!
…На ладонь мне выпал из конверта
бережно засушенный цветок.
Как смешно,
нет, странно все на свете!
Перед тем, как броситься в штыки,
я дышу на хрупкие, на эти
высохшие в книги лепестки.

Я дышу…
Но как цветов названье?
Что-то помню, смутно, 
как во сне…
Не они ли в матовом стакане
у тебя стояли на столе?!
За окном –
почти бумажный вырез
синих гор…
Мерцание реки…
Я же знаю, где они раскрылись –
жаркие, как пламя, огоньки!

Нужно им,
в огонь и в жизнь влюбленным,
чтобы солнце было на виду,
и они, рассыпавшись 
по склонам,
как бойцы, штурмуют высоту.
Нас на смертном рубеже – 
немало!
Чтоб помочь мне –
на передний край,
громыхая залпами обвалов,
движется разгневанный 
Алтай.
Подошли леса, цветы и злаки –
сколько жизни, света 
и тепла!

На исходном рубеже атаки
вся Отчизна нынче залегла.

Иван Ветлугин.