Павел Басинский рассказал о Льве Толстом о гендерной революции

Павел Басинский – писатель, литературовед, критик, лауреат премии «Большая книга» и Государственной премии – впервые побывал на «Шукшинских днях» и дал эксклюзивное интервью «АП».

Не священные тексты

– Павел Валерьевич, кого бы вы назвали наследниками Шукшина в современной литературе?

– Все современные писатели так или иначе его читали. Чем Шукшин им близок: когда они пишут, сразу думают о кино, это чувствуется и у Андрея Рубанова, и у Гузели Яхиной. И есть некий закон, что из хорошего сценариста проще получается хороший писатель, чем наоборот. А Шукшин начинал с кинематографа, окончил ВГИК, и эта сценарная выучка видна в его рассказах. Он видел их на экране, разыгрывал как роли. У большинства писателей его поколения этого нет.

– Вы – автор четырех книг о Льве Толстом. С чего все началось?

– Я Толстым всегда увлекался, но никогда не думал, что стану таким биографом. Ведь есть толстоведы, целый музей Толстого в Москве – исследовательский центр, где работают серьезные филологи.

Все началось с Ясной Поляны, я стал часто туда ездить, а потом меня заинтересовала тема его ухода. И оказалось, что он толком не объяснен. Почему вдруг 82-летний старик едет неизвестно куда, умирает на станции? Вокруг этого было много мифологии, но я понимал, что это более простая человеческая история, в которой надо разобраться. А потом оказалось, что этого никак не объяснить, если не описывать всю его биографию. Остальные книги сами собой потянулись. Тема конфликта Толстого и Церкви очень актуальна сегодня, как ни странно, больше ста лет прошло! И я знаю священников, которые это понимают. Те проблемы, которые поднимал Толстой в свое время, просто были заморожены советской властью, но остались. А Толстой эти вопросы ставил очень остро и радикально, за что и был отлучен.

А потом в издательстве «Молодая гвардия» мне предложили написать его полную биографию. Мне захотелось, чтобы она была компактной и любой студент или учитель средней школы мог ее прочитать. 

– Вы упомянули учителей. Часто изучение классики в школе – такая тоска!

– Мы много требуем от школы, хотим, чтобы там преподавали какие-то светочи. Но откуда мы их возьмем? Мне кажется, школа просто должна заложить какое-то представление о русской классике, как она закладывает основы математического мышления. Основополагающие писатели и тексты.

– А если их возненавидят в детстве?

– Ничего, посмотрят потом какую-нибудь экранизацию и перечитают уже другими глазами. Но если человек не отличает Татьяну Ларину от Наташи Ростовой, это же плохо. Он приедет за границу, ему там скажут: «Война и мир», а он ответит, что не читал. А за границей ее читали, это вообще один из самых популярных романов в мире и постоянно занимает первое место в рейтингах книг всех времен и народов. 

Я не против любой актуализации классики. Я бы хотел, например, чтобы сделали хороший комикс по Достоевскому или Толстому. Или такой сериал, как англичане сняли про Шерлока Холмса с Камбербэтчем. Классика не пострадает! Это все-таки не священные тексты. Посмотрели новую версию, а потом сравнили с исходным текстом.

«Не могу писать за Толстого!»

– Вы сами прикоснулись к кинематографу как сценарист фильма «История одного назначения».

– Мне это предложила режиссер Авдотья Смирнова. Она увидела в моей книге «Святой против Льва. Иоанн Кронштадтский и Лев Толстой: история одной вражды» эти четыре странички (глава «Спасти рядового Шабунина». – Прим. авт.), а в них – полнометражный фильм. И он у нее получился. О нем по-разному писали, но я его представлял на нескольких фестивалях и видел, как смотрят зрители. Люди просто плачут в конце. И это самое дорогое.

– Как вы расширяли эту историю для сценария?

– Я хорошо себе представлял, что такое Лев Толстой в 1866 году. У нас же есть стереотип, что это такой седой старик с бородой, который всех поучает. А тогда ему было 38 лет, он помещик, стяжатель и эксцентричный человек, в котором еще не произошло никакого духовного переворота. И я думал, что яснополянскую часть напишу легко, но не понимал, как делать другую часть – роту, деревню. Русская литература почти ничего не писала про армейский быт, для меня самого это было открытием. Пришлось искать мемуары офицеров. Мы стремились к исторической достоверности, у Авдотьи был очень серьезный консультант Джон Шемякин.

А сложность у меня возникла с яснополянской частью. Авдотья сказала: «Толстой у вас говорит языком дневников и писем, а должен говорить человеческим». А у меня какой-то ступор – я не могу за Толстого писать! Один из самых сильных моментов фильма – когда он читает свою речь на суде. Ее в итоге придумала Авдотья. Я прочитал и подумал: надо же, вот та речь, которую он хотел бы сказать. Потому что своей настоящей речи он потом стыдился. В этом фокус фильма: там все так, как было на самом деле, и при этом художественно.

– Толстой был властителем дум не только в России. Что должно произойти, чтобы современная русская литература стала интересна за границей?

– В Германии, Франции и уж тем более в Англии и Америке мощнейшая современная литература. И им достаточно наших Толстого, Достоевского и Чехова как драматурга. Это можно понять, они трех наших писателей приняли как абсолютные мировые величины! Чехова бесконечно ставят везде наравне с Шекспиром.

Современные российские писатели пишут на темы, которые иностранцам не очень понятны. И сказать, что у кого-то за границей большой успех… Это Акунин, может, Пелевин, Улицкая. Периодически вспыхивает какой-то интерес – вдруг англичане открыли «Жизнь и судьбу» Гроссмана, сделали хороший перевод. А Толстой интересует всех и везде.

Гендерная революция

– После Толстого – к простой девушке Елизавете Дьяконовой, которой посвящена ваша последняя книга. Почему вам захотелось придать некую оправу ее дневникам?

– Меня просто заинтересовала эта судьба – очень русская и очень характерная для Серебряного века. И еще я вдруг коснулся темы, которая сейчас буквально полыхает, – феминизма, а это были его самые истоки. Я не предполагал, насколько серьезной была битва женщин за свои права – на образование, на получение профессий, которые получали мужчины. Сколько слез было пролито.

И потом, судьба Лизы Дьяконовой очень романная. Она погибла так странно. Уже после того, как вышла книга, я съездил в Тироль и нашел место ее гибели – там ничего не изменилось, это Австрия! И я понял, что это был несчастный случай, а не самоубийство. Но все равно очень характерный несчастный случай: она пошла в ненастную погоду в горы и ее упрямство привело к трагической гибели.

– Не каждый сегодня сочувственно говорит о русском феминизме.

– Знаете, когда в Россию приезжал нобелевский лауреат Орхан Памук, он выступал в Ленинской библиотеке и в конце сказал: «Я становлюсь более феминистичен». Казалось бы, турецкий писатель!

Сейчас, безусловно, происходит гендерная революция. Это серьезный процесс, в гуманитарной-то сфере точно: где бы я ни выступал, женщин и мужчин будет девять к одному. Читают в основном женщины, мужчины – мало, они или бизнесом занимаются, или находятся в каком-то социальном осадке и все вокруг ругают. А женщина, если она домохозяйка, читает, чтобы свою жизнь разнообразить. А если карьерой занимается, ей приходится быть на голову выше мужчин, а для этого – читать, быть образованной.

Эти процессы более глубокие, даже страшные. Возникает вопрос: почему Бог – он? Кто это сказал? Мы так далеко можем зайти. Происходит ломка патриархальной цивилизации, которая существовала веками и выработала свою культуру. Русская литература XIX века во многом патриархальна, и очень многое сейчас прочитывается по-другому.

У каждого свой вкус

– Как объяснить нынешний бум документальной прозы?

– Он относительный. Таких тиражей, как у Джоан Роулинг или Стивена Кинга, ни у одного автора нон-фикшн не будет. Но если брать серьезную психологическую, социальную прозу, то здесь уже происходит соперничество. Люди стали более недоверчивы, что ли. Еще в ХХ веке они идентифицировали себя с литературными героями, а сейчас мне трудно представить такое.

В литературе нон-фикшн ты что-то узнаешь, а если та же биография написана увлекательно, то чем это не роман? К тому же это взаимопроникающие вещи. «Обитель» Захара Прилепина – это фикшн? Да, но основана книга на вполне реальных событиях. Сейчас происходит такая конвергенция жанров.

– Какую книгу вы сочтете хорошей?

– Если говорить о современной литературе, нужно доверять собственному восприятию. Людям часто кажется, что они чего-то не понимают, что книга важная, а они почему-то не могут ее читать, им скучно. Я всегда говорю: бросайте, не читайте, если вам неинтересно! Верьте своим первичным ощущениям, у каждого свой вкус. Поэтому для меня критерий хорошей книги – если мне не хочется ее пролистывать. Вот из последних я так читал роман «Патриот» Рубанова. Настолько плотная проза, и она захватывает. Хотя это совершенно не моя история, я никогда бизнесом не занимался. Нужно доверять себе!