На фронте и в тылу

Барнаульцу Валентину Евсеевичу Хановичу за восемьдесят. В 1941 году ему было девять лет. Война – это его детство. Это память его семьи. Это рассказы отца о фронте и собственная память о тыле…

«Мама стала умирать…»

– Мы жили в Харькове, в центре, недалеко от оперного театра. Я, когда много лет спустя читал книгу Людмилы Гурченко, понял, что мы ходили с ней в один детский сад… 22 июня я не помню. Но помню, как нашу школу немецкий самолет бомбил и обстреливал из пулеметов. У меня была сумка с противогазом, я со старшими мальчишками иногда дежурил на чердаке, зажигалки забрасывали песком – правда мне не приходилось, – вспоминает Валентин Евсеевич.

Но пацаны всегда пацаны: когда в Харьков для ободрения жителей привезли сбитый немецкий самолет, мальчишки облепили его, стремясь отломать или открутить что-нибудь на память. Кусочки алюминия с того самолета Валя Ханович хранил всю войну.

Родители его работали на Харьковском тракторном заводе. 16 сентября 1941 года, после того как немцы под Киевом окружили войска Юго-Западного фронта, было объявлено об эвакуации предприятий и населения Харькова.

– 17 сентября мы бежали по вокзалу к поезду, в это время немцы бомбили нас, а зенитки прямо возле нас стреляли по немцам. Кусок горячего металла то ли от бомбы, то ли от зенитного снаряда упал возле меня. Я его схватил и обжегся. Этот осколок я всю войну хранил, – вспоминает Валентин Евсеевич.

Он помнит, как немецкие самолеты то и дело настигали эшелон, машинист давал резкие гудки, люди бросались врассыпную. Немец стрелял по убегающим, мать прикрывала Валю своим телом. Когда налет прекращался, далеко не все вставали с земли…

Мама его, Слава Сергеевна, была в то время беременна. Прыжки из вагона и с насыпи не прошли бесследно – плод оторвался, начался сепсис.

– Когда мы подъехали к Волге, мама стала умирать. На станции Ершово ее увезли 
в больницу. И там чудом нашлась ампула сульфидина, наверное, первая в тех местах. И маму спасли.

Добрались до Волги, кое-как обжились. Отсюда зимой 1942 года на фронт призвали отца, хотя он был язвенник, но «в 1942 году уже всех брали…».

Бомба

Ханович-старший попал в запасной полк под Саратовом. Жизнь была настолько голодная, что он дважды писал рапорты с просьбой отослать на передовую. И в конце концов попал на Кавказ. Воинская специальность Евсея Григорьевича Хановича – сапер-минер.

– Он рассказывал, как в Армавире разминировал 200-килограммовую бомбу. Она пробила два этажа здания железнодорожной станции, вошла в грунт и не взорвалась. Отец говорил: «Я зашел в здание. Тихо-тихо… Подошел к этой яме. Внизу увидел стабилизатор бомбы. Почему она не взорвалась? К этому времени было много бомб и снарядов, которые не взрывались: пленные саботировали. Но могла быть и ловушка, которые немцы делали на бомбах. Я взрыватель отвернул, приподнял. На улице было холодно, а у меня пот заливал лицо. Приподнять взрыватель – там может быть пружинка. Я решил: «Бог меня до сих пор уберег, может, и в этот раз не оставит». Потянул взрыватель. Увидел проводочки. Все разного цвета. В какой последовательности их резать – неизвестно. Немцы меняли очередность. Стал по одному перерезать. Когда разрезал последний проводок, силы меня оставили. Посидел возле бомбы. Пришел в себя, вылез наверх, вышел из здания и смотрю – вдалеке-вдалеке много-много народу. Они ждут. Я поднял взрыватель над головой и к ним пошел…»

«Перезимовали благодаря доброте»

А в это время его семья была не где-нибудь, а в Сибири. При приближении немцев к Сталинграду Хановичам снова пришлось эвакуироваться. Но мать при регистрации брака оставила свою фамилию – Гофман и теперь загремела вместе с поволжскими немцами.

– Нас выгрузили в Немецком национальном районе, в Гальбштадте, в чистое поле. Вещей не было – в Барнауле их утащили из камеры хранения. Но мы все-таки перезимовали – благодаря доброте сибиряков. Нас женщина русская взяла к себе. Избу пополам тряпочкой поделили. И все, что есть, делили. В Гальбштадте было в то время летное училище. Курсантов кормили более-менее прилично. А я ходил на мусорку и собирал там картофельные очистки. Мы их на плите поджаривали и ели. А для плиты нужны дрова. Я их в парке собирал по ночам. Так и жили… – вспоминает Валентин Евсеевич.

К счастью, у них оставался эвакуационный талон – документ, доказывавший, что они эвакуированные, то есть по меркам того времени люди, имеющие права, в отличие от поволжских немцев. С наступлением весны с этим эвакоталоном мать пошла по инстанциям и добилась разрешения уехать из Гальбштадта. Поехали туда, где тепло – в Ташкент.

1114 раз обманул смерть

Отец тем временем шел на Запад. От мины к мине, от снаряда к снаряду. По известной поговорке минер ошибается только раз. За три года на фронте ефрейтор Ханович, подрывник 59-го восстановительного железнодорожного батальона 29-й железнодорожной Варшавской ордена Кутузова бригады, обезвредил 1114 мин и снарядов и остался жив. Значит, не ошибался…

Он многому научился на войне. Не выучился только одному – убивать. Рассказывал потом, как однажды в городе Кюстрине на чердаке в сене нашел двух немцев – старика и молодого пацана. А в то время было много гитлерюгенда. Мальчишка хоть и был не в форме, но командир, узнав, что немцы пытались спрятаться, велел без особых церемоний завести их за угол и…

– Отец был очень зол на немцев. Немцы на Украине всю семью брата расстреляли. Вывели всех евреев, велели копать большую могилу. Мать, жена брата, сказала дочери, маленькой девочке: «Беги!» Она побежала, немцы ее догнали, избили и бросили в яму. А потом всех остальных убили. Но отец за всю войну никогда в живого человека не стрелял. А тут старик и пацан. Он отвел их. Выстрелил в воздух два раза, развернулся и ушел. И долго думал – правильно ли он поступил? А потом они шли как-то по этому маленькому городку. Немцы расчищали завалы. И двое из этих немцев, увидев взвод, сняли шляпы и низко-низко поклонились. И отец узнал тех, кого он не расстрелял… – рассказывает Валентин Евсеевич Ханович.

1114 раз смерть проходила мимо ефрейтора Хановича. Но 2 мая 1945 года подошла к нему в упор и заглянула прямо в глаза, так, как, может, никогда до этого.

– Берлин почти весь взяли. Отец с товарищами зашел в какой-то парк рядом с центром. И тут увидели эсэсовцев. Начался бой. Немцы начали стрелять из фаустпатронов. Отец товарищу говорит: «Надо забежать за здание, иначе они нас накроют». А тот ему: «Беги первым, я за тобой». Отец начал стрелять, побежал, и, как только добежал, фауст попал в то место, где они лежали. Так 2 мая он принял последний бой и потерял своего друга. 3 или 4 мая он был около Рейхстага и на одной из колонн расписался: «Смерть немецким оккупантам. Здесь был ефрейтор Ханович…» – рассказывает сын фронтовика.

«Мы жутко голодали»

В Ташкенте хоть и не было зимы, но тоже был не рай. Тем более Хановичи были, в общем-то, нищие.

– Я даже обуви не имел и, когда я первый раз в Ташкенте вышел на асфальт, обжег ноги... – вспоминает Валентин Евсеевич. – Мы жутко голодали. Мама устроилась бухгалтером в институт микробиологии, эвакуированный из Харькова. А меня в мои 12 лет устроили помощником строительного мастера. Обязанности – принеси-отнеси, позови. Но это давало рабочую карточку. Потом я пошел к узбеку в подмастерья – ремонтировал плитки, утюги, стал немного зарабатывать. Стало полегче. А до этого наша еда была брюква, кусочки хлеба…

Одним из промыслов 12-летнего Вали Хановича было отливать из олова пугачи – такие самодельные стрелялки, которые неизвестны нынешним юным поколениям. Пугач можно было обменять на еду. Ташкентская интернациональная детвора залпами из пугачей салютовала вместе с Москвой победам Красной армии.

«Валя, твой отец пришёл!»

А потом не стало ни фронта, ни тыла – Победа!

– 9 мая – этот день я никогда не забуду, – улыбается Валентин Ханович. – Не могу описать, что творилось. Такими все были родными в этот день. Такой радости я больше в жизни не видел. Все целовались, обнимались, был всеобщий восторг. Какой салют был в Ташкенте! И мы, пацаны, салютовали из своих пугачей.

По детской наивности Валя Ханович думал, что раз Победа, то отец вернется прямо завтра. Он и правда пришел раньше многих, но только в сентябре 1945 года.

– Однажды бегут ко мне узбечата и кричат: «Валя, Валя! Твой отец пришел!» Я бегом домой. Я не видел отца почти четыре года. Вижу – стоит мужчина в шинели, немного обросший. Говорит: «Валя, это я, папа». А я думаю: «Нет, папа не такой, я же помню папу». Но кинулся к нему, обнял...

Потом семья много колесила по Союзу. Пока в конце концов мать не сказала: «Едем в Сибирь. Там хоть и холодно, а люди – добрые…»

Евсей Григорьевич прожил долгую жизнь – до 93 лет. Его рассказы о войне остались на видео. А еще награды – медали «За оборону Кавказа», «За боевые заслуги», «За освобождение Варшавы», «За победу над Германией», орден Отечественной войны, полученный в честь 40-летия Победы. И эвакоталон уцелел. А вот подобранный на харьковском вокзале осколок и кусок немецкого самолета пропали. Валя Ханович держал их в тайнике вместе с дамским двухзарядным браунингом, который отец привез сыну с войны как сувенир, да однажды показал тайник другу и… Есть в этом какой-то символ: уцелело то, что спасало. А то, что убивало, кануло в небытие…