«Мы не хотели жить, мы хотели есть». Рассказ Валентины Шаталиной о блокадном Ленинграде

«Удивительно, но довоенное время я не помню совсем, хотя в 1941 году мне исполнилось 7 лет. Моя память о детстве начинается словом «война». Она обрушилась на нас со всех сторон, из круглых репродукторов,  из каждого окошка Ленинграда, где я родилась и жила...»

Это рассказ Валентины Шаталиной, нашей землячки из Барнаула. Когда-то ей, девочке из Ленинграда, довелось перенести испытания, которые выдержал далеко не каждый взрослый.

Страх

– Наша семья очень любила отдыхать на берегу Финского залива. Вот и тогда, в воскресенье, был редкий теплый для Ленинграда денек. Именно там слово «война» прозвучало впервые. Началась суматоха, отец с матерью быстро собрали вещи, схватили нас с сестрой Тамарой за руки и бегом домой… Очень быстро ушел на фронт папа. А куда именно на фронт? Было страшно именно от этой неизвестности, – говорит она.

В ноябре сорок первого под бомбежки вражеской авиации попал район Финляндского вокзала, где жила семья Чеберяк (девичья фамилия Валентины Павловны). Во время авианалетов они скрывались в бомбоубежищах. Но Валя и Тамара боялись их, пожалуй, больше летящих сверху бомб. 

Будни

Первые налеты фашистов дети старались встречать на улице: очень интересно было наблюдать за прожекторами, выслеживающими вражеские самолеты. Любопытство вызывали и громадные дирижабли, прикрывающие город от самолетов. После первых сброшенных самолетами бомб прятались в домах. А позднее девочки привыкли к постоянным налетам и бегать в бомбоубежище перестали, несмотря на строжайшие наказы матери перед уходом на работу. Девочки прятались под кроватями и сидели там несколько часов, пока все не заканчивалось.

Вскоре Валентина узнала, что такое холод и голод. Зима сорок первого года была необычайно суровой и снежной. Стекол из-за постоянных бомбежек во многих квартирах уже не было. Сидя рядом со мной на уютном диванчике, женщина мысленно снова там, в далеком Ленинграде:

– В каждом доме маленькие печки-буржуйки, которыми обогревались, на них же варили нехитрую еду. Я помню, труба у нашей была длинная и выходила в окно. Часть дыма ветром задувало обратно в комнату, но главное, чтобы было хоть чуть-чуть потеплее. Только эту печурочку надо было чем-то топить. Вместо дров – столы, стулья, другая мебель. Нам повезло: родители были интеллигентами и у нас была очень большая библиотека. В печь пошли книги и даже одежда – только бы согреться и хоть что-нибудь сварить.

Настоящий голод в Ленинграде наступил после того, как были уничтожены Бадаевские склады. Тогда в городе была введена суточная норма хлеба для служащих, иждивенцев и детей – 125 граммов. За ним приходилось стоять долго, а автомобиль-хлебовозка не всегда приезжал вовремя. Матери девочек Марии Чеберяк, бывшей служащей Мариинского театра, пришлось работать на заводе. А самим девочкам – отстаивать огромные очереди за хлебом.

– Хуже всего приходилось маме. Она старалась как-то поддержать нас. Варила баланду, настоящее пойло из одной нормы хлеба, из своей. Наши кусочки она раздавала нам. Потом стала обдирать со стены обои, заставляла нас счищать неровности со стен и бросать в это варево. Только позже я узнала, что обои клеили на мучной клейстер. Не знаю, насколько это помогало спастись от голода, но вода не была пустой, – вспоминает Валентина Павловна.

Женщина молчит. Молчу и я, стараясь ничем не потревожить собеседницу.

– У меня много спрашивали, что больше всего запомнилось из того Ленинграда? Мертвые тела. Идешь за хлебом, лежит на лестнице умерший человек… перешагнул и пошел дальше. Не было ни птиц, ни кошек, ни собак – только тела людей, истощенных до невозможности, – наконец выговаривает она.

Горе

Справляться с тяготами жизни в оцепленном городе было легче вместе. Им пришлось перебраться в дом бабушки. Там же уже жили отцовские сестры и маленькая двоюродная сестричка Белочка. Она умерла первой. В письме, датированном 1944 годом, которое показала нам Валентина Павловна, есть строчки, где маленькая Белочка просила тетю Марию поцеловать ее, затем отвернулась и больше не проснулась. Постепенно начали уходить ее тетушки, бабушка. 

Потом слегла мама. Девочки продолжали получать по карточкам хлеб, носить воду из реки, жить. Грелись они тоже все вместе. «Мы ложились около нее по бокам, она, как воробушков, нас прижимала к себе, набрасывали сверху все, что можно было набросать», – заново переживает те дни Валентина. В марте не стало и ее.

Покойников старались не убирать – иногда так люди получали на умерших карточки. Дети не думали о карточках, они по-прежнему прижимались к мертвой матери с двух сторон, и им становилось теплее. А потом приехали санитары. Девочки плакали, держали маму за руки и за ноги, не давали забрать. «Как дрова, нашу маму забросили в машину», – вспомнила Валентина Павловна и замолчала снова.

Счастье

Счастье жителей блокадного Ленинграда для тех, кто знаком с войной по книгам и фильмам, едва ли не страшнее, чем самые горестные дни войны. После бомбежек дети и взрослые шли к разрушенным домам в надежде найти хоть что-нибудь годящееся на растопку. Сестры Чеберяк тоже ходили, но детям обычно доставалось мало. Принести домой добычу для жадного зева буржуйки было настоящим счастьем.

Но зимой было еще хорошо: не нужно было ходить за водой – топили снег. А вот когда не было снега, приходилось идти до набережной Невы или Фонтанки. Некоторые люди не доходили обратно. И тогда живые забирали воду покойников и радовались, что немного сил сегодня удалось сберечь. 

– А страшнее всего на свете голод, – вспоминает моя собеседница. – Долгие дни истощения привели к тому, что в головах звучало только одно: есть, есть, есть… Может быть, поэтому каждый умерший, каждый из тех, кто упал в очереди после получения пайки хлеба, становился для пока еще живых ленинградцев надеждой. Как птицы сегодня слетаются к человеку с хлебом, так люди бросались к упавшему. Голод заставлял идти на все. Если мы с сестрой видели лежащего человека с сжатыми пальцами, обязательно проверяли все карманы, разжимали эти пальцы: а вдруг там осталась хоть крошка хлеба? Люди проверяли даже во рту умерших – а вдруг не успел проглотить…

Любая травинка, семечко липы, желудь, найденный листик – все это было огромной радостью. Но их не съедали сразу, а, зажав в кулачки, несли домой. Находки бросали в баланду, горячее варево. 

– Еду можно было выменять. Одежду или посуду отдать за самый вкусный на свете кусочек жмыха или маленький пузыречек масла, – голос Валентины Павловны зазвучал глуше. – Я помню, как появились холодец и котлетки. Мама пока была жива, приносила две такие, делила на малюсенькие кусочки и бросала в баланду. Только во взрослом возрасте, перелопатив множество информации о блокаде, я задумалась, откуда и из чего могли быть те котлетки. Но тогда в голодном Ленинграде мыслей об этом не возникало. Понимаете, мы даже не думали о том, что нужно выживать. Мы не хотели жить, мы хотели есть.

Память

Сестры попали в детский дом, затем были вывезены по «Дороге жизни» в Ярославскую область. Годы, проведенные там, были сравнимы с ленинградскими. Голод был не меньше, но еще приходилось бороться за каждую крошку хлеба с теми, кто сильнее.

– Я помню, как определяли, кого нужно вывозить, а кто останется умирать в Ленинграде. Ребенку показывали хлеб или кусочек сахара. Если он хотя бы пытается потянуться за едой – вывозят, но много и тех, которым уже было все равно. Они навсегда остались там, – вспоминает Валентина Шаталина.

Отец девочек вернулся с войны, женился. У него появилось еще трое детей. Спустя несколько лет после войны сестер разыскала его сестра Анна Васильевна, выжившая потому, что в начале сороковых ее отправили по этапу как жену врага народа. Именно ей было адресовано то письмо, в котором рассказано о последних днях близких Валентины Павловны. Она же подарила девочке маленькую фотографию ее мамы. Это все, что осталось у Валентины Павловны из детства.

Жизнь

Девочки выросли в новой отцовской семье и разъехались по разным городам. Валентина попала на Алтай с комсомольцами поднимать целину. Здесь же получила профессию киномеханика. Работала вначале по профессии, а потом на заводе. Работа инспектора кинофикации была связана с постоянными командировками, а ей хотелось, чтобы родившиеся дочери никогда не испытали недостатка материнской любви.

Сегодня у Валентины Павловны две дочери, внуки, правнучка, скоро появится еще одна. В гости к бабушке Вале приезжают ее близкие.

– Я уже два года не вижу. Это очень обидно, я помню всех такими, какими они были два года назад. Когда приезжает 3-летняя правнучка – бежит обниматься. Мне очень хочется узнать ее очертания хотя бы на ощупь, но я боюсь неловко задеть ее пальцами, а она хохочет и все равно бросается мне на шею. – Валентина Павловна, наверное, первый раз за все два часа нашего разговора улыбается. – Вы знаете, после смерти мамы я никогда в жизни больше не испытывала тепла, которое давала ее любовь А вот сейчас оно появилось опять.